Властелин Урании - [101]

Когда Сеньор понял, что его старший сын, живя под родительской кровлей, питает такие же сомнения, он под предлогом кое-каких поручений отправил его путешествовать по Италии, затем по Египту. Сначала он хотел дать Тюге в провожатые до Рима Франца Тенгнагеля, но Элизабет не позволила тому уехать, и тем решительнее, что была от него беременна. Такое ее признание сначала повергло Сеньора в ужасающий гнев, потом вынудило поторопиться со свадьбой и, наконец, дало ему повод обставить сие событие с неслыханной пышностью. Бракосочетание состоялось в июне месяце, оно позволило ему показать датской знати, что в Праге он ведет подобающий образ жизни.

У Тенгнагеля была еще одна причина не ехать с хозяйским сыном в Италию: там не следовало показываться и самому Тюге, прослывшему нежелательной персоной со времени изгнания капуцинов, которое считали делом рук его отца. Мой господин мог сколько угодно утверждать, будто он здесь ни при чем, но сыну его все же пришлось переменить решение и отправиться в Грецию. Желая отомстить Риму, Тихо Браге в самых кошмарных подробностях расписал императору смерть Бруно, и Рудольф много позже охотно признавал, что знает все это со слов моего господина.

Сиятельная дама Кирстен говорила мужу: «Теперь вы ищете ссоры с Папой Римским?»

Она устала смотреть, как он вечно навлекает на себя все новые беды. Ему неймется, жаловалась она мне, можно подумать, что он ненавидит мир и благополучие, добытые такой дорогой ценой, но на этот раз она из любви к детям не позволит ему все погубить.

Кирстен описала мне их прощание со старшим сыном, чтобы вырвать у меня какое-никакое пророчество, хотя таковое с тем же успехом могла бы изречь и сама. Я не смог присутствовать при отъезде Тюге в Александрию. В доме Курца вечно толпились иностранные послы, советники, члены семьи Тенгнагеля, набежавшие сюда в ожидании свадьбы, и я ночевал у старого портного Прокопа. Я предпочитал его ложе замковым коридорам, где мне приходилось прятаться, когда там кишели посторонние.

«Когда Тюге уезжал, — сказала она мне, — отец и сын так смотрели друг на друга, словно им не суждено больше увидеться».

Она описала мне, какое у кого было лицо, когда пришел час разлуки. Сеньор хотел обнять Тюге, но сын уклонился, резко, будто конь, сбросивший узду.

— Разве мне нужно быть колдуном, чтобы знать, кто из двоих жаждет помощи? — сказал я.

— О чем ты толкуешь?

— Я говорю об отце.

— Чего же бояться моему супругу? Он никогда не знал более благоприятного времени для своих замыслов.

На этот раз я ни слова не ответил.

За два дня до того я навестил Гайека, мы пришли к нему вместе с портным Прокопом, последний был почти ровесником хозяина дома.

Старый алхимик сидел у окна. Его исхудавшие руки бессильно лежали на коленях. Раскрытые длиннопалые ладони с серыми ногтями, казалось, отпускали дыхание жизни на волю, будто птицу, слишком долго просидевшую в клетке, и он, как я сейчас, взглядом следил за ее кружением среди древесных крон, спрашивая себя, когда она отважится улететь за ограду двора.

«У твоего господина Браге, — проговорил он, задыхаясь, — в этом городе есть могущественные недруги. По его вине император отлучил прежнего канцлера от должности. Он изгнал капуцинов, он истощил казну и в довершение всего не поладил с Папой. Если с Тихо Браге случится какая-нибудь беда, Бернгард Прокоп тебя либо спрячет, либо выдаст в зависимости от того, что будет тебе грозить».

Тень заботы, омрачившая чело Прокопа, дала мне не только понять, что Гайек умирает, но и догадаться, что сеньор Браге не ведает, сколь велика ненависть, которую он навлек на себя. Старый портной часто видел и слышал то, что было скрыто от других, ибо он одевал многих знатных господ. Если семейство Браге заказало ему множество свадебных одеяний, то и Минцквичи, и Розенберги, и Тенгнагель Ван Кемп поступали так же. В его мастерской день и ночь трудились одиннадцать закройщиков и шестеро слуг.

В то время Прокоп часто брал меня с собой в дом Курца, где мне в глазах гостей моего хозяина легко было сойти за портновского подручного, каковым я и стал. Моя память на числа вызывала изумление: я запоминал и размеры воротника, и окружность брюха заказчика, не забывал ни длину его ног, ни расстояние от паховой складки до колена. Бернгард Прокоп твердил мне, что секреты его ремесла — не в ухищрениях, а в знании природы, чьему примеру надлежит следовать во всем. Это он научил меня сочетать краски одежды, подражая цветам птичьего оперения. Сходство человеческих существ с крылатыми тварями особенно поразило меня на Часовом рынке, где он покупал соек, соколов и куропаток, там еще рядом Теинский собор. Всем моим искусством я обязан его наставлениям, да еще своей памяти, хранящей все переливы в оперении экзотических птиц, виденных у Софии Браге, — только поэтому я смог ввести при дворе моду на яркие сочетания цветов. Вот к чему сводятся все мои заслуги в портняжном деле.

Когда господин Браге понял, что Гайек не придет на свадьбу его дочери Элизабет, ибо он при смерти, он посетил больного сам под предлогом, что надобно порыться в его библиотеке, а Прокопу велел и меня туда привести.