Властелин дождя - [47]

Справа высился сейф, в дверце которого болталась связка ключей, возле окна одиноко стоял прибор, похожий на барограф. Стрелки его уныло свисали, а на педали, торчащие в разные стороны, как весла, были надеты железные кольца: видимо, сельский кузнец пытался сделать из него весы, да бросил, не доделав.

Человек дописал последнюю букву и поднял красное мясистое лицо с белой щетиной на щеках и подбородке. Еремия узнал бывшего соседа Павла Оданжиу. Оданжиу посмотрел на вошедших, и веки над его маленькими серыми глазами дрогнули.

— Что такое! Почему без стука?!

— Вот… мы с бабушкой… — начал Еремия.

— Потянуло к родным местам? — Оданжиу встал и оттолкнул стул ногой. Стул отлетел к стене, — Чего тебе, бабка Гергина?

Старуха натянула платок на плечи и медленно произнесла:

— Помереть вернулась, Павел. Ты поди отсюда, оставь меня с Еремией, хочу помереть в своей комнате. Вот и стул мой, материя, что в Брэиле я покупала. В цветочках… Турок один на феску купил, а я — на стулья… Четыре аршина пошло…

Что ты там бормочешь? Время занимаешь! Народный совет это, мы здесь всякие важные проблемы обсуждаем…

— Оставь нас, староста, — еще раз попросила старуха. — На четверть часа оставь. Ты же знаешь, в этой комнате я рожала моих детей — девять человек их у меня было. На месте того железного ящика стояла кровать, на ней болели, а потом умерли четверо моих сыновей. И муж мой на ней умер. Он еще плуг тебе по весне одалживал, помнишь?..

— А ну-ка уматывайте отсюда! — грозно Заорал Оданжиу.

— Нет, — сказала старуха. — У меня уже нет времени.

Она обошла стол и опустилась на стул, обитый тканью в мелкий цветочек. Оданжиу отступил.

— Спой мне, Еремия. Мою песню.

Еремия сложил ладони у рта.

— Та-та-та-там… та-там, — полились печальные звуки.

— Нет, — сказала старуха, — другую. — И засипела: — Ой, Бузэу, Бузэу…

Еремия уронил руки и с ужасом смотрел на нее. Скрипучий голос старухи словно обволакивал его, это был голос реки, болот, ветра, звериных нор. И он, потрясенный ее горькой песней, запел сам, и старуха скорбно улыбнулась.

Долго пел Еремия, а когда закончил, старуха откинулась на спинку стула, перекрестилась и сказала шепотом:

— Благодарю тебя, господи!

Глаза у нее широко раскрылись, голова упала, и в уголке рта выступила белая пена. Кусок хлеба, что дала ей жена начальника станции, выскользнул из-под платка и упал на пол, за ним покатился ломоть Еремии.

— Вы что, с ума сошли?! — выпучив глаза, закричал Оданжиу.

— Она уже не может сойти с ума, — ответил Еремия. — Она умерла.

Он пошел было к стулу, но Оданжиу сгреб его за ворот и со всего маху ударил кулаком по лицу. Еремия покачнулся, упал на одно колено. Оданжиу потирал костяшки пальцев. Волосы у него растрепались, прилипли ко лбу.

— Я не хотел… Нехорошо это… Из себя вышел, не совладал, — сдавленно бормотал он. — Поднимайся давай, ладно…

— Мне и в голову не могло прийти, — извинялся Еремия. — Она взяла меня с собой, но не сказала зачем.

— Врешь, змееныш! — снова рассвирепел Оданжиу. — Врешь!

Еремия не оправдывался. Неуместная мысль вертелась у него в голове: здесь, держась за эти стены, я учился ходить, падал, стукался, и у меня болела голова… ой, как болела!.. Он утер рот рукавом, поднял на руки старуху, стараясь не смотреть в ее остекленевшие глаза, и, пошатываясь, вышел во двор.

Охотника уже не было. Далеко у реки бегали ребятишки и с криком волокли по воде вдоль берега корягу.

Оглушенный, Еремия стоял, не зная, что делать дальше. Наконец нетвердыми шагами он направился к лодкам, опрокинутым вдоль забора. Резкая боль обжигала губы. Он вынул платок и осторожно прижал ко рту, пытаясь унять стекавшую на подбородок кровь. Потом с поля налетел ветер, хлестнул каплями дождя, и тогда Еремия вытянул шею и подставил лицо ветру. И дождь омыл ему голову, напоминающую голову молодого волка, красивую, но какой-то непрочной, слишком хрупкой и дикой красотой.

1967

Заброшенная сторожка

В 1956 году после окончания университета я был назначен учителем румынского языка в село, затерявшееся посреди Бэрэгана. По вполне понятным причинам в этом рассказе я не буду упоминать его настоящего названия; назову его Тихое Озеро. Итак, однажды вечером в конце августа я прибыл к месту моего назначения.

Узнав о моем приезде, преподавательский состав Тихого Озера отправил одного из учителей встречать меня на вокзале, и не успел я ступить на перрон, освещенный подслеповатым фонарем, вроде тех, что мастерят детишки из полых арбузов, как услышал крик:

— Учитель Чернат! Кто здесь учитель Чернат? Пожалуйте сюда!

— Я! — вырвалось у меня, и я двинулся к колодцу, от которого доносился голос.

Встречавший меня приехал на двуколке и теперь пытался дотянуться до поводьев, упавших под ноги лошади. Над колодцем, щелкая, точно клюв аиста, вращалась деревянная вертушка.

— Я Чернат, — повторил я, подходя совсем вплотную.

— Очень приятно, Санду Букур меня зовут. Извините, не помог вам с багажом: коняга уж больно норовистая, стоит отойти от нее, она тут же — раз! — на землю. У нее стерта холка, эти кретины так уделали хомут, что шов ей натер холку, вот она чуть что — и валится. Ну, кладите сундук сзади и садитесь. А пальто и плащ можно держать на коленях.