Власть над властью - [89]

Князь Прозоровский, следует признать, действовал более в духе своего общества, нежели царь Петр. Он, конечно, до­волен поступком рыбаков и даже избавляет Рябова от при­читавшихся ему батогов, но не разделяет восторга Петра. Будь на месте Ивашки с Митькой, думал воевода, Сидорка с Карпушкой, то, наверное, тоже не оплошали бы; чего же ради смотреть на Рябова, как на чудо морское? За выполне­ние долга не требуется особой благодарности.

Европейский взгляд, выраженный А. Фрикселем, прямо противоположен первому. Характеризуя действия рыбаков как предательские, он подразумевает, что Рябов с Борисовым поступили бы разумно и порядочно, если бы указали шве­дам слабые места русской обороны и, пересчитав добросо­вестно заработанные деньги, с низким поклоном удалились. Разные шкалы этических ценностей действуют на западной и восточной частях одного континента.

Петр попытался применить европейское понятие геро­изма к российской действительности, но, наверное, не был понят окружающими. Его подданные классического образо­вания не имели, Тита Ливия не читали, а поэтому приняли Горация Коклеса скорее за одного из тех лихих голландских капитанов, с которыми любил бражничать государь.

Вообще в этой стране было неведомо, что такое геро­изм в том смысле, как его понимали на Западе. Мост че­рез реку Каланэбра в Эстляндии шведы успели облить го­рючей смесью и поджечь до подхода русских. По приказу Петра солдаты, бросив на горящие мостовые клети бревна, ползком перебираются по ним на другую сторону и шты­ковым ударом выбивают шведов из предмостного укрепле­ния. Первоисточник сухо сообщает об этом бое местного значения и не упоминает, были ли после него розданы на­грады: такое поведение солдат в порядке вещей. Было бы очень трудно растолковать прошедшим через огонь грена­дерам сущность героического.

Героизм в его классическом понимании всегда есть ис­ключение из правила. Герой, то есть сын бога, полубог, со­вершает непосильные для простых смертных деяния. Он возвышается над толпой, которая служит пьедесталом для его неповторимой личности. Долг, совесть, различие доб­ра от зла — все это хорошо для низкой черни, не для него. Цезарь Борджиа, а потом Наполеон Бонапарт — любимые герои Европы, в них видела она апофеоз своего индиви­дуализма. Но такая компания вряд ли подходит скромному Ивану Рябову, и на пьедестале он должен чувствовать себя не слишком удобно.

Со времен Петра понятие героизма все же вошло в оби­ход русской мысли, но при этом оно обрусело, потеряло пер­воначальную исключительность. Антитеза между героем и толпой как-то незаметно стерлась, и на ее месте появилось маловразумительное для европейца словосочетание «мас­совый героизм», то есть что-то вроде исключения, которое одновременно является и правилом».

Могут подумать, что неприятие русскими парламентской формы правления, их приверженность самодержавию обу­словлены их отсталостью и умственной неразвитостью: дес­кать, они просто не могли понять, как это хорошо, когда сво­боду отстаивает в парламенте профессиональный депутат, большинством голосов принимаются мудрые решения и т.д.

За сотни лет в России видели все. И поняли, что такое «демократия» по-западному, твердо зная, что большинством голосов принимаются решения, нужные не всему государст­ву, не всему народу, а только большинству голосующих, ко­торые руководствуются чаще всего не пользой страны, а ис­ключительно своими, корыстными интересами. Корыстный же интерес купить просто — были бы деньги. И сама само­державная Россия на протяжении своей истории покупала голоса «демократов».

Вспомним историю. Речь Посполитая три столетия вела войны с Россией. Пока это государство было монархией, Россия терпела поражения за поражением. Дошло до того, что русские не в состоянии были в открытом поле сопро­тивляться полякам. В смутное время отчаявшиеся бояре по­купают в Швеции наемников, чтобы хоть что-то противо­поставить профессионализму и удали поляков.

Но вот Речь Посполитая ступила на цивилизованный путь развития, «демократизировав» свое общество: король был отодвинут на второй план, на первое место вышло «де­мократическое» собрание — сейм. Он очень быстро довел Польшу до полного политического и военного бессилия.

1 февраля 1733 года умер польский король Август И. Предстояло избрание нового короля.

Для России вопрос, кто будет польским королем, был жизненно важным.

Россию по-прежнему терзали набеги крымских татар — вассалов Турции. Вечным врагом Турции была Австрия. А поскольку враг моего врага — мой друг, то Австрия стала надолго, пусть и неверным, но союзником России. Соперником Австрии на континенте была Франция, по той же причине для нее любой враг Австрии и России был другом. В Швеции нарастали силы, жаждавшие реванша за поражения, нанесенные Россией в Тридцатилетней войне. Пруссия спокойно выжидала в стороне, чтобы отхватить в предстоящей драке куски пожирнее.

Европа разделилась на два лагеря: в одном Россия, Австрия и (лишь потенциально) скупая Англия — тради­ционный противник Франции, в другом — Франция, Турция, Швеция. Оба лагеря поспешно направили в Польшу своих посланцев с тем, чтобы там выбрали короля, лояльного к соответствующему союзу. Франция боролась за Станислава Лещинского, Россия — за курфюрста саксонского Августа.