Власть над миром. История идеи - [7]

общий интерес объединял даже самые далекие провинции этой огромной духовной империи». По мнению Новалиса, Европа должна была отвернуться от философии и Просвещения, вернуться в Средневековье, к поэзии и духовности, к «более точному знанию религии». Языком, полным мистики и аллюзий, он утверждал, что попытки установления мира интеллектуальным путем обречены на провал. «Невозможно, чтобы мировые державы пришли к равновесию между собой. Всеобщий мир – это лишь иллюзия, только временное затишье. С точки зрения правительств, да и по всеобщему мнению, единство недостижимо». У Новалиса и революционеры, и их оппоненты «имеют важные и необходимые требования и должны их отстаивать, движимые духом мира и человечества». Примирить их может только вера. «Где же та старая добрая вера во власть Бога на земле, который единственный может даровать спасение?»

Человек, впервые использовавший термин «интернациональный», английский философ Джереми Бентам, не был склонен к подобным отсылкам в прошлое, упору на веру, Бога и христианство. Неудивительно для политика, ставшего почетным членом Французской Национальной Ассамблеи на рассвете террора, Бентам не поддерживал консерватизма Берка и антиреволюционной сентиментальности и уж точно не сводил общемировые проблемы к вопросу европейского единства. В процессе перехода от поддержки революции в ее ранние годы к резкой критике ее произвола он сформировал философию административной рациональности – одновременно радикальной и антиреволюционной, – оказавшей огромное влияние на следующие несколько десятилетий[11]. Бентам выступал за превосходство разума и здравого смысла, за сведение философии и метафизики к вопросам восприятия и количественному анализу. Главное же, он стремился поставить закон на новое и более прочное основание, так как считал его основным фундаментом для управления.

Термин «интернациональный» он придумал, будучи не удовлетворен идеями одного из своих оксфордских профессоров, знаменитого британского юриста Уильяма Блэкстона, чьи «Комментарии к английским законам» стали стандартной работой, которая, по словам историка, придавала общему праву «хотя бы видимость респектабельности»[12]. Бентам мало занимался общим правом, которое считал несистематизированной путаницей. В неопубликованной рукописи, относящейся примерно к 1775 г., он критиковал Блэкстона за чрезмерную самоуверенность в вопросах «законов наций», как будто тот знал, откуда они происходили. Возможно, из «нашего старого друга», естественного права, к которому Бентам – как Кант – относился разве что чуть лучше, чем к полному отсутствию каких-либо законов. А может, из существующих договоров и дипломатических соглашений, которые также не имели никакого отношения к закону. Именно эта интеллектуальная неудовлетворенность и заставила Бентама в своей влиятельной работе «Введение в основания нравственности и законодательства» использовать термин «интернациональный», познакомив с ним читателя в первый раз.

Закон в этом труде сочетался с философией в новой теории правления. Убежденный в том, что рационализация в английском безнадежно дезорганизованном управлении должна начаться с чистки законодательства и что для этого потребуется законотворчество на основании выверенных и точных философских основ, Бентам начинает свое «Введение…» со знаменитого принципа утилитаризма. Человечество управляется болью и удовольствием, а утилитарность состоит в максимизации последнего и минимизации первого. И первое, и второе поддаются количественному анализу как для индивидуума, так и – что особенно важно в политике – для коллектива. Далее он переходит к классификации законодательства, с которым сталкиваются политики: по Бентаму, существует две разновидности искусства управления – администрирование и законотворчество, – из которых последнее более важно для философа, так как касается вопросов постоянного свойства, в то время как администрирование занимается вопросами текущими. Обсуждая категории закона, Бентам вводит новое различие между «внутренней» (internal, англ.) и «интернациональной» юриспруденцией. Сразу признавая, что читателей может отпугнуть это новое слово, он пишет в примечании:

Слово интернациональный, следует признать, является новым, хотя, как я надеюсь, оно достаточно доступно для понимания. Оно предназначено отражать в основном ту ветвь закона, которая ныне подразумевается под термином закон наций; термином настолько невнятным, что, если бы не привычка, его скорее понимали бы как внутреннюю юриспруденцию каждой страны[13].

В исходном контексте Бентам просто хотел прояснить техническую сторону вопроса, поскольку считал термин «закон наций» слишком невнятным: по его мнению, необходимо было провести четкое различие между законодательством внутри государства и законодательством между государствами, а также между правовыми спорами, касающимися индивидуумов (например, по контрактам), и спорами, касающимися суверенов государств. Он оставил на тот момент открытым вопрос о том, следует ли рассматривать «взаимные транзакции между суверенами» – иными словами, интернациональное право – вообще как форму права. Его ученик Джон Остин был, пожалуй, самым знаменитым сторонником идеи о том, что международное право – это не более чем благие намерения и слова, замаскированные под их личиной.