Власть - [58]

— Господин префект, вам же сказали: мы заняты!

— Наладил! Поехали! — крикнул Киру, довольный, словно нашел по крайней мере секретный выход из примэрии.

— Слышите? Они заняты! — в отчаянии произнес префект, переходя в приемную. — Смерть в шаге от них, а они, видите ли, заняты! Какое у вас может быть дело, господа? — повернувшись, спросил он Дину.

На это Дину, обращаясь ко всем, сурово ответил:

— Вас позвали сюда, чтобы сообщить о мерах, которые предпринимает новый примарь. Ждите до тех пор, пока вам не сообщат!

Торговцы удивленно посмотрели на него. А в кабинете примаря Дрэган и Тебейкэ никак не могли договориться относительно цен на соленую рыбу. Тебейкэ утверждал, что соленая рыба должна быть самой дешевой, поскольку этого товара в городе больше всего и его потребляет большинство людей.

Не договорившись, они обратились за советом к Киру и Трифу. Взглянув на журналиста, они заметили, что его взгляд стал каким-то отрешенным. Трифу сидел не двигаясь, как изваяние.

— Товарищ Трифу, тебе же сказали, сядь за машинку и напечатай текст нового постановления.

— Постановления? — спросил журналист упавшим голосом. — А какой смысл?

Кровь прилила к лицу Дрэгана. Он подошел к Трифу и отчетлива, чеканя каждое слово, произнес:

— Какой смысл? Такой же, какой имела демонстрация вчера утром. Есть резон показать всему городу, что новая администрация действует! И она действует вопреки всему. Еще есть резон и потому, что мы выполняем свой долг перед людьми, поставившими нас здесь! Имеет смысл и потому, что этим самым мы мобилизуем массы, которые отомстят за нашего Никулае.

Усталость, напряжение и ненависть заставляли Дрэгана быть многословным.

Трифу вздрагивал при каждом слове грузчика. Когда же он поднял лицо, то было видно, что в уголках его губ затаилась неопределенная, слегка ироническая, хитроватая и в то же время услужливая улыбка.

— Знаю, товарищ Дрэган, согласен, во всем этом есть смысл, — проговорил он тоненьким голосом. — Мой вопрос был чисто техническим. Какой смысл печатать это на обыкновенной бумаге, если для ротатора нужна специальная, — вывернулся он.

— Специальная бумага? — Дрэган, конечно, понимал, что журналист хитрит, тянет время, но заниматься им сейчас у примаря не было возможности.

— У нас есть и специальная. Пожалуйста! — сказал Киру и протянул листок. — Я прихватил и бумагу и растворитель.

Трифу быстро выхватил бумагу из рук котельщика и легким движением заправил ее в пишущую машинку. Он был доволен, что смог сдержать себя и никто не обратил внимания на едва заметную дрожь его пальцев.

— Хорошо, — сказал Дрэган. — Тебейкэ и Киру, еще раз просмотрите цены. Найдите план города, чтобы наметить, где обязательно надо вывесить наше постановление. А я ему продиктую, чтобы он не сделал какой-нибудь ошибки.

Киру и Тебейкэ принесли план города, и тут с площади опять донесся голос, усиленный мегафоном, об ультиматуме.

— Эй, вы там, в примэрии! Здание заминировано. Взрывчатка заложена с четырех углов. Выходите по доброй воле! Мы гарантируем вам охрану! Не рискуйте, иначе взлетите на воздух!

Голос звучал настолько сильно, что отдавался в продолговатом кабинете примаря странным эхом, заставляя даже звенеть стекла окон. Вверху, в темноте, словно огромный маятник, медленно раскачивалась люстра из трех светильников.

— Пиши, — говорил Дрэган журналисту, не обращая внимания на то, что Трифу внимательно прислушивался к голосу с площади. — Постановление номер один…

30 октября, решительный час после полуночи

Подумав о том, что за столь короткий срок произошло слишком много перемен и переворотов, Василиу обнаружил, что рассуждает эгоистично.

Он думал о себе, о своей жизни, о служебной карьере. Ведь его родители и мечтать не могли о том, что их сын когда-нибудь достигнет достаточно высокого положения. Он вспомнил различные моменты своей жизни, взлеты и падения, когда он думал, что все пропало и когда брался за, казалось бы, невозможное. Вспомнил, как мечтал стать инженером и как ему не удалось это, как он страдал в первые годы армейской жизни, но потом добился того, что его стали ценить и уважать товарищи. Он не забыл трудных лет в военном училище и отчетливо помнил тот день, когда стал офицером.

Все это пронеслось в его голове, когда он шагал по ночному городу, претерпевшему за последние часы столько потрясений. К его удивлению, на улице было сравнительно много народу, хотя час был поздний. Люди выходили из домов, из близлежащих улиц. Идя мимо них, он думал о том, что, вероятно, они презирали его прежде, но теперь их отношение к нему изменилось. Они делали вид, что не узнают его, считая, что он один из тех, кто блокировал примэрию, пытаясь подавить установленную ими власть. Так думал он, идя тяжелыми шагами. Время от времени он передергивал плечами, словно желая сбросить с себя взгляды людей, смотревших на него из-за углов и из окон домов.

Они могли бы его и убить без всяких угрызений совести. Он чувствовал это, и его охватывало озлобление. Ему хотелось остановить их, собрать и крикнуть им, что совершенное им сделано для них же, а они, неблагодарные, теперь презирают его только за то, что на нем была военная форма.