— Сообразуясь с высшими интересами государства Пореченского и всех его жителей от мала до велика; радея о чести и достоинстве правящего дома Нагастов; уважая и учитывая мнение Высокого заседания; опираясь на любовь и поддержку подданных, готовых не жалея себя постоять за священную землю отцов — ПОВЕЛЕВАЮ:
— считать невозможным терпеть далее без ответа притеснения и обиды, чинимые нам архигеронтом Всхолмским;
— объявить супостату войну и вызвать на честный бой в Переметном поле у раздела Поречья и Всхолмья;
— выступить в поход послезавтра, считая со дня зачтения настоящего указа и разгромить врага к посрамленью его и славе Поречья великого! — выкрикивая всю эту пустозвонную чушь, суть которой сводилась к короткому и ясному слову «война», вестник аж подпрыгивал от усердия. — Кроме того, Высокое заседание сочло необходимым…
— Расхрабрились… — услышал Смел у себя за спиной знакомый ворчливый голос. — На пушку свою надеются…
Смел оглянулся и увидел Мусорщика. Тот стоял, исподлобья глядя на вестника выцветшими глазами, и продолжал ворчать тихонько себе под нос:
— А может, зря надеетесь, любезные. Годов-то много утекло…
— Ну и что? — не удержался от вопроса Смел и вежливо прибавил: — Долгих лет!
Мусорщик повел на него глазами и, видимо, узнал, но никак не показал этого.
— Как — что? С годами разное случается, — ответил он неторопливо. — Скалы вон, и те крошатся…
И тут Смел остро почувствовал, что старик знает что-то про пушку, что неспроста говорит. Он подвинулся так, чтоб удобней было разговаривать, и сказал укоризненно:
— Так значит, ты, дед, не все нам рассказал?
— Про что спросили — про то услышали, — отрезал Мусорщик, уловив в словах Смела покушение на честно заработанные пять монет. Потом, помолчав, смягчился: — Вы же про пушку не спрашивали…
Смел оглянулся вокруг и, убедившись, что никто их не слушает, все же понизил на всякий случай голос:
— А что ты знаешь?
Старик поглядел на Смела пристально, словно прикидывая, сколько с него можно еще содрать, но решив, видимо, что пяти монет хватит на все, вздохнул:
— Да так, ничего. Просто, примета есть…
— Какая примета?
Мусорщик досадливо поджал губы, — вот, дескать, привязался! — но все же проворчал нехотя:
— Я говорил, если помнишь, что со мной на рудниках двое мастеров гнили из лабастовой команды. Вот… Один из них медник был, на отливке стоял. Он мне и рассказал — по секрету… Ну да дело давнее, и помер он давно… Да. Когда отливку сделали — Лабаст прибежал. Не понравилось ему что-то — кричал, ругался, ногами топал. Всех казнить обещал. Не понимал в литье ни хрена тараканьего. А отливка-то удалась, мастера благодарности ждали. И вот, как убежал Лабаст, медник мой плюнул с досады, да прямо на отливку попал. Сам испугался, а не воротишь…
— Чего это он испугался? — не понял Смел.
— В том-то и дело… Примета у медников есть: плюнешь на работу свою — считай, пропала… Непременно трещину даст.
— Хо! Так пушка-то на виду, на площади стоит. Нет на ней никаких трещин.
— Э, не говори так. Трещинка — она и внутри быть может. У человека тоже не всякая хворь снаружи видна…
— Но проверяли же пушку? По эльмаранам, вон, палили…
— То давно было.
Смел задумался. Интересная получается с этой пушкой история. И начало у нее смутное, и конец случиться может удивительный. Вот посмотреть бы… Но тут толпа вдруг зашевелилась, задвигалась, причем, в одном направлении, к одной неведомой Смелу точке. Он огляделся и обнаружил, что Мусорщик куда-то пропал, а вокруг творится непонятное. Смел поймал за рубаху проходящего мужика:
— Эй, а куда это все?
— Чё, заснул? Записываться!
— Куда?
— Куда, куда… — мужик вырвался. — В полк доброхотный. Ухом слушать надо!
Смел еще раз огляделся. Видимо, желающих в доброхотный полк было много: к столам, установленным близ помоста, уже выстраивались очереди. С чего бы это? Странно… Впрочем, все объяснилось просто: как раз мимо Смела один парень тащил к столам другого, убеждая по пути:
— Да Смут с ней, с войной! Может, ее и не будет еще… А сто монет на дороге не валяются!
Сто монет? Хо, это неплохо. Тем более, что он так и не придумал, где взять деньги. Ай, была не была. В конце концов, сбежать всегда можно. И Смел, не раздумывая более, пристроился в одну из очередей.
Прошло немало времени, пока он оказался перед столом, покрытым тонкой серой мешковиной. Писарь с длинным тоскливым носом и большими ушами, одетый в коричневую накидку, дописал предыдущего и поднял на Смела глаза:
— Имя?
— Смел.
— По отцу имя носишь?
— Нет.
— А сам откуда?
— Из Рыбаков.
— Так и запишем: «Сме-ел из Ры-ы… ба-а… ко-ов». Где живешь?
— В Рыбаках, — удивился его непонятливости Смел.
— Здесь где живешь, где искать тебя?
— А… У Грымзы Молотка.
— Так… «Постоялый двор Гр. Молотка»… Каким оружием владеешь?
— Да я…
— Ясно. Запишем: «Латник». Сбор завтра в полдень на дворцовой площади. Следующий!
Смел отошел, чувствуя легкое обалдение. Сам не зная, как, в латниках оказался. Ну, дела!
А вечером, когда он рассказал, что сделал, Верен и Сметлив закатили ему жестокий скандал. Собственно, Верен как всегда молчал, только сопел над своей сетью и без конца путал нитку, ругаясь сквозь зубы. Зато Сметлив, припомнив уроки жены, расхаживал по комнате с видом государственного обвинителя, потрясал руками и нудно выражал возмущение по поводу поступка Смела. Он говорил так, будто Смела в комнате не было:
