Владыка вод - [16]

…Потом тетка Хвалица сказала, что рукава теперь шьют не так. Тут в комнате зажужжал невесть откуда взявшийся жук и, помотавшись под потолком, уселся на занавеску. Рядице не терпелось узнать, как же теперь шьют, но тетка пошла к окну и стала дергать легкую материю, чтобы сбросить жука вниз. Тот только переполз повыше. Упрямая тетка отправилась на кухню за полотенцем. А когда вернулась с этим убойным предметом, то мигом забыла и про жука, и зачем ходила на кухню: Рядица раздвоилась. Была одна племянница — стало две. Первая стояла у стола, где они пили чай, другая — на пороге, видно, только вошла. И были они такие одинаковые, что у тетки закружилась голова. Еще хуже ей стало, когда племянницы одновременно указали друг на друга и спросили в один голос: «Тетя, кто это?» — «Деточка… деточки… что же это?» — залепетала растерявшаяся тетка, но постаралась взять себя в руки. Прикинув что-то, она сколько могла грозно спросила у вошедшей: «Ты кто такая?» Та не ответила, неотрывно глядя на первую. Тогда тетка предприняла другую попытку, обратившись к той, с которой только что пила, судя по всему, чай: «Ты знаешь, кто это?» — «Не знаю, тетя», — ответили обе, одинаково разведя руками. И тут же закричали друг на друга: «А ты молчи, не тебя спрашивают!» Вслед за этим наступило тяжкое молчание. Тетка панически соображала, что бы все происходящее могло означать. Сестра? Нет у нее никакой сестры. Двойники? Говорят, бывает такое… Но как же они говорят в один голос? Да если бы даже и сестра…

Тетка совсем запуталась и поняла, что ей одной эта задачка не по силам. Она крикнула было Котелка, но спохватилась и зажала рот полотенцем: муж всю жизнь наставлял ее, чтобы никакие домашние дела не выносились в лавку, на люди. Хвалица кинулась через смежную комнату в торговое помещение, подскочила к мужу, который как раз обслуживал посетителя, и принялась торопливо нашептывать на ухо. Котелок слушал ее с каменным лицом, а как только схватил суть дела, оборвал: «Хорошо, хорошо. Ты иди, я сейчас».

У него были все основания заставить жену замолчать. В спешке она не обратила внимания на посетителя, а напрасно, поскольку это был никто иной, как Собачий Нюх, придворный доброхот-осведомитель. Не было для него большей радости, чем пресечь смуту — раскрыть заговор или уличить в колдовстве. Ради этого Нюх старался изо всех сил — подслушивал, подсматривал, выслеживал. И когда Хвалица нашептывала мужу, осведомитель весь подался вперед, взгляд его стал пронзительным, уши зашевелились.

Но Котелок был непрост. Он выставил жену из лавки и, взвешивая посетителю копченую колбасу, небрежно заметил, что у этих баб всегда что-нибудь не так. Да, согласился с ним Нюх, ничуть, впрочем, не сомневаясь, что баб Котелок приплел для отвода глаз. Однако зацепиться было не за что и пришлось удалиться, причем заботливый хозяин проводил его до двери. Убедившись, что осведомитель-доброхот свернул за угол, Котелок подождал еще немного и запер лавку на замок, после чего не торопясь прошествовал в дом. Он нисколько не сомневался, что Нюх ему не поверил — непременно станет допытываться. Поэтому следовало срочно во всем разобраться и принять надлежащие меры. Будь они неладны, эти бабы!

За то время, пока тетка бегала за мужем, положение изменилось к худшему: племянницы перепутались. Они, видимо, приблизились, чтобы выяснить, кто есть кто, но так как говорили и двигались одновременно, пользы это не принесло, а различить, какая из них пришла раньше, было теперь невозможно. Творилось что-то ужасное: племянницы то начинали разом говорить, то вместе рыдали, то одним движением пытались вцепиться друг другу в волосы и обе в испуге отшатывались, после чего снова принимались рыдать. Уж на что крепок был головой Котелок, и то почувствовал себя неважно, а тетка — та забилась в уголок и тихонько плакала.

Поначалу лавочник вообще не мог соображать. Потом голова его словно разделилась на две части, и каждая стала думать сама по себе. Одна половина была занята вопросом «что же это делается?» — и без конца прокручивала его — настойчиво, но как-то вяло. Зато в другой мысли кипели как в чайнике, когда у него из-под крышки лезут сердитые пузыри. А вдруг Нюх что-нибудь услышал? А вдруг он уже строчит донос доминату? Ведь если кто войдет сейчас — сразу увидит, что дело нечисто. Был бы здесь еще кто-нибудь кроме него и жены — тогда другое дело, было бы на кого свалить. Так ведь нет никого… Можно, конечно, опередить Нюха, явиться к доминату самому. Но опять же — свалить не на кого. А доминат долго разбираться не станет, спицу в ухо — и все разбирательство. Что же делать-то, а, любезные?

Тут в дверь постучали. Нюх, или… или уже стража? Котелок прилип к табурету, на котором сидел. Язык у него отнялся, шея закостенела. Он не смог повернуть голову даже тогда, когда дверь, не дождавшись ответа, толкнули снаружи. Петли заскрипели, и ничего кошмарнее этого звука Котелок в жизни не слышал. Но наступившая потом тишина оказалась еще кошмарнее. Наверное, сердце у лавочника в тот момент и лопнуло бы, не поднимись проклятые племянницы, куклы эти заговоренные, с места. Они разом протянули руки и пошли к двери, говоря одновременно: «Свисток, ну хоть ты скажи, что я — это я!» Тогда шея у лавочника наконец провернулась и он увидел молодого парня, совсем мальчишку — белобрысого, с решительным маленьким ртом и такими наивными глазами, что мысль подставить его приходила в голову сама собой. Из груди Котелка вырвался вздох облегчения. Он отлип от своего табурета, втащил мальчишку в комнату, сделал страшные глаза и приложил палец к губам: «Тс-с!»