При воспоминании об Энарте глаза девушки увлажнились. Грусть, что покинула Трилле, теперь вошла в ее душу; она была легка и светла, как южный ветерок над морем. Клеменсина подавила вздох.
— Да, — сказала она тоном спокойным и задумчивым. — Энарт никогда не… Взор ее скользнул по длинной улице, отходящей от базарной площади, и…
— Энарт…
— Да слышал я, — отмахнулся Повелитель Змей. — Энарт никогда не стал бы этим заниматься. Ну и что в этом хорошего? Очень даже странно, вот что я тебе скажу. И если бы на меня не набросилось это чудовище, роковым образом оказавшееся женихом той красотки, я бы ни за что не упустил…
Он не успел закончить свою мысль.
— Энарт! — вдруг закричала Клеменсина и кинулась бежать.
* * *
К сумеркам Конан вернулся в караван-сарай злой, как сто Нергалов. В зале он выпил большую кружку фруктового сока и поднялся наверх, в свою комнату.
Достав из дорожной сумы предусмотрительно прихваченную с собой бутыль с аргосским красным, он выхлебал сразу половину, лег на низкую, ему по щиколотку, тахту, и совсем уж было собрался вздремнуть, как в дверь его постучали.
— Ну? — ответил по обыкновению варвар.
— Ко-онан… — Голос Трилле был тих, но в нем явственно слышались торжествующие нотки.
— Чего еще?
— Пойдем… Пойдем скорее в комнату Клеменсины.
— Что я там не видел? — фыркнул Конан, вообще никогда не бывавший в комнате Клеменсины.
— Кое-что-о-о… — пропел чрезвычайно довольный собой Повелитель Змей.
— Прах и пепел…
Однако киммериец поднялся и пошел, немало заинтригованный хихиканьем бродяги. Конечно, он не надеялся увидеть в комнате девушки связанного Кар-машана или сам Лал Богини Судеб, но вряд ли Трилле осмелился бы потревожить его без какой-либо цели.
Пройдя вслед за приятелем пять шагов по коридору, Конан ступил в крошечную светлую каморку с окном во всю стену. Здесь он узрил Клеменсину (зеленые глаза ее сверкали и искрились, как никогда прежде, а нежная кожа окрасилась чудесным румянцем) и красивого темноволосого юношу, сидящего рядом с ней и крепко держащего ее руку.
— Конан! — воскликнула Клеменсина, завидя варвара. — Я нашла Энарта! Посмотри на него! Это мой Энарт!
— Гм… — сказал Конан, усаживаясь в единственное кресло, где до него, видимо, восседал Повелитель Змей — судя по кислому выражению лица последнего, так оно и было. — Энарт, говоришь?
Подозрительный киммериец, услышав имя погибшего возлюбленного Клеменсины, сразу вспомнил все, что он слышал о воскрешении мертвецов. Не иначе — мелькнула неприятная мысль — как здесь поучаствовал мелкий колдунишка, знакомый с таинствами черных магов. А может, не такой уж и мелкий…
Но при взгляде на Энарта подозрения рассеялись. Юноша был не просто жив — он сам и был жизнь. Его темные глаза в длинных пушистых ресницах сверкали и искрились точно так, как у Клеменсины, а румянец на щеках горел и того пуще; он улыбался Конану открыто и светло; его белая чистая кожа не имела еще и признака какой-либо растительности. Он был настолько свеж, хорош и невинен, что киммериец вдруг почувствовал себя древним старцем по сравнению с этой цветущей молодостью.
— Энарт, говоришь? — повторил он, вновь переводя взгляд на девушку. — Клянусь Кромом, это первая хорошая новость за последние дерьмовые дни.
— Да, Конан! — с удовольствием подтвердила счастливая Клеменсина. — Все выяснилось: я не убила его.
— Убила, не убила — какая разница? — вмешался Повелитель Змей. — Ты лучше послушай, брат, что Энарт тут рассказывает… Тебе будет оч-чень интересно.
— Да, Конан! — вспомнила и Клеменсина. — Энарт рассказал про… Про того, помнишь? Карма… Карма…
— Кармашана? — встрепенулся киммериец.
— Ну да!
— Прах и пепел! Что ж вы мне голову морочили? Ну-ка, Энарт, что ты там говорил про Кармашана?
— Я знаю его, — кивнул Энарт. Голос у него оказался не хуже внешности — звонкий, чистый и в то же время мягкий, — Меня отвезла к нему Лайна, колдунья из деревушки близ Кутхемеса. Она…
— Рассказывай все с самого начала, — потребовала девушка, которой явно очень хотелось еще раз послушать своего Энарта.
Юноша смущенно посмотрел на киммерийца.
— Давай сначала, — разрешил Конан. Путь к знакомству с Кармашаном был ему не менее интересен, чем само знакомство.
— Так вот, Лайна… Я увидел ее в первый же день, как приехал в ту деревушку. Еще раз говорю тебе, Клеменсина: не хмурься. Не внешность ее заставила меня подойти к ней и заговорить — сейчас я даже не смог бы описать ее, хотя видел совсем недавно. Но ее глаза… Пойми, отец сослал меня в деревню, думая, что мне нужно отдохнуть от учения. О, он никак не понимал, что учение и есть для меня отдых. Он не позволил мне взять с собой ни книг, ни рукописей — только одежду и деньги. К чему же мне штаны и хлеб, когда нет книги?
(На этом месте повествования Энарта Клеменсина гордым взором окинула обоих своих друзей.)
Ни один крестьянин из той деревни не понял бы меня, обратись я к нему с такими речами. Лишь в глазах Лайны я увидел ум и интерес. Нет, не ко мне, а к жизни, к миру, к тому, что окружает нас в каждый миг нашего существования на земле. «Вот, — подумал я, — вот тот человек, с коим я смогу пережить тяжелое время разлуки с моей милой девочкой Клеменсиной и моими книгами».
