Владычица небес - [97]

Увы, вендийского мудреца из него не вышло. Что ж, каждому свое. Вряд ли из вендийского мудреца вышел бы воин, из гиены лев, а из обезьяны человек. Раздражение коснулось было оскорбленного сердца варвара своим холодным, как у ящерицы, шершавым хвостом, но затем исчезло. Он усмехнулся. Придет время, и все раскроется само собой. Надо только немного подождать. А кто умеет ждать лучше, чем Конан из Кимме-рии? Разве что сумрак Серых Равнин, Нергал его побери…

* * *

В Мандхатту они прибыли к полудню. Пыльные кривые улочки и сочетание роскоши с нищетой весьма напоминали Бвадрандат, только здесь еще сам воздух был наполнен какой-то мерзостью, словно спутники попали не в город, а в крысиную нору. Смуглые лица прохожих — все до одного — были отмечены печатью недовольства и уныния; на приезжих они взирали с удивлением, как будто те ехали обнаженные и не на слонах, а на крокодилах. Впрочем, некая причина для удивления все-таки имелась.

Трилле наконец пробудился и теперь, испытывая крайнее смущение за вчерашний проступок, визгливо напевал невообразимо нудную балладу, слов коей не знал, а потому беспрестанно повторял одни и те же.

Конан терпел этот вой, как истый мученик терпит пытку, — сжав зубы и устремив горящие яростным блеском глаза вдаль. Он решил наказать Повелителя Змей презрительным молчанием, хотя на деле выяснялось, что наказывал самого себя, ибо вынужден был молча слушать отвратительные кошачьи вопли, от коих в ушах у него звенело, а в голове не осталось даже короткой жалкой мыслишки.

Трилле тем временем разошелся вовсю. Если поначалу он лишь слегка подвывал, то сейчас уже орал в полный голос, ободренный молчанием спутников. Да, именно так слушают истинного песнопевца — молча и с уважением.

И опять распрямились сутулые плечи, опять выгнулась колесом впалая грудь. Радужные мечты уже обещали ему рукоплескания всего Мандхатту, как тут вдруг сильный удар в ухо заставил его заткнуться и вжать голову в плечи. Это варвар, не вынеся более мучений, врезал ему тяжелой своей дланью, при этом еще и шипя сквозь зубы ужасные ругательства. Трилле обиженно умолк и так молчал до самого постоялого двора, растравляя в себе обиду и находя, что сие довольно-таки приятное занятие. Он не был еще знаком с теорией мудрого, гласящей, что порою победа приносит меньше радости, нежели поражение. Подтверждалась эта теория тем, что на постоялый двор Конан вошел в крайне злобном состоянии духа, а Трилле в благостном и приятном.

Но, в каком бы состоянии ни были спутники, все они сразу заметили, как разительно отличается здешний караван-сарай от подобного, например, в Туране. Прежде всего здесь они увидели огромного деревянного истукана, изображающего мерзкого божка Бака. Он стоял прямо посреди зала и раздражал всякого, кто лишь бросал на него мимолетный взгляд. Выглядел он и правда отвратительно: щекастый, толстоносый, он хранил на страшной морде своей благочестивое выражение, в то время как в маленьких глазках застыла похоть; короткое туловище с непомерно большим обвисшим животом украшало крошечное, с мизинец ребенка, мужское достоинство, любовно выточенное добросовестным ваятелем из куска нефрита; на ногах же — самых что ни на есть обыкновенных, разве что чуть кривоватых и тонких, вместо ступней были копытца, на каждом из коих алел кокетливый рубиновый цветок. В общем, в жизни не видел Повелитель Змей существа более неприятного, хоть и был он сделан из дерева.

Кроме Бака спутники обнаружили еще одну особенность, отличающую постоялый двор Мандхатту от всех прочих: ни пива, ни вина здесь не подавалось. Трилле, который с того самого момента, как очнулся утром на голове слона, только и мечтал о глотке холодного пива, пришел в негодование. Варвару пришлось успокоить его еще одним ударом, дабы не орал, после чего Повелитель Змей надолго замкнулся в себе.

А Конан обошел Бака, поднялся по лестнице на второй этаж, где прятался хозяин, — а это была уже традиция — прятаться от постояльцев, кои нахально требуют вина или пива, тогда как в Мандхатту сие строго запрещено законом, — и выкупил у него на два дня три комнаты — для себя, Трилле и Клеменсины (денег рыцаря у него оставалось еще в избытке, и он мог позволить себе такую роскошь).

За трапезой, состоящей из хлеба и мяса антилопы, Конан счел нужным слегка приоткрыть завесу над целью своего путешествия, благо путешествие это подошло к концу и следовало приниматься за поиски Дала.

— Кто из вас знает Кармашана? — вопросил он сурово, как будто подозревал обоих спутников в преступных связях с бандитом.

— Никогда не слыхал, — буркнул Повелитель Змей, отворачиваясь.

— Не знаю, Конан, — пожала плечами Клеменсина.

— А Леонардаса?

— Леонардаса? Я знаю Линиса — он служил конюхом у моего отца. А еще Лирдона — он жил в нашей деревне и…

— Наплевать на Линиса и Лирдона! Я спрашивал про Леонардаса!

— Нет, Леонардаса я не знаю.

— И я, — вставил Трилле.

— Тьфу!

Сей содержательный разговор не развеял тумана в голове киммерийца. Сомнения обуревали его; то он думал о Леонардасе как о Кармашане, а о Кармашане как о Леонардасе, то ему представлялось, что Лал Богини Судеб уже уплыл из рук вора и теперь хранится в сундуке какого-нибудь богатого купчишки, то казалось, что гнусный старикашка-астролог ловко провел их всех, из вредности либо с умыслом… То есть ни одного обоснованного подозрения у него не было, однако же не было уверенности и в обратном.