Владукас - [8]

В вагоне впервые за несколько дней раздался смех.

— Стало быть, и нас будут кормить в Германии, как поросят, отбросами, — заметил дядя Ваня.

— А чем же еще? Калачи из нашего хлебушка они сами будут жрать… Но, может, подавятся скоро…

Семеновна помолчала немного, потом снова заговорила:

— А последнее письмо ее я помню наизусть: «Дорогая мамочка, хозяйка моя очень добрая, как боярыня Морозова. Недавно она подарила мне синее платье, в котором я трое суток места себе не находила, все плясала от радости… Скоро я, наверное, встречусь со своей милой сестрицей Оленькой». Когда я прочитала эти строчки, мне стало дурно: упала без памяти на пол, растянувшись пластом. Ведь сестрица Оленька пять лет, как померла. А «синее платье» — это, стало быть, синяки, которыми наградила хозяйка мою доченьку. По-другому нельзя было написать — немцы просматривали письма… Эх, бабоньки, смертная тоска гложет мое сердце за наших деток в Германии. И мы теперь — туда же.

Семеновна снова вздохнула и замолчала. И все в вагоне молчали, потрясенные ее рассказом. Участь ее дочери ждала каждого из нас. И каждый в ожидании неотвратимой судьбы молча проклинал подлых фашистов. Гудел железный паровоз, будя незнакомые перелески. Монотонно стучали колеса на стыках рельсов. Они словно отсчитывали последние минуты нашей жизни.

Я прильнул губами к маленькой щелочке и шептал горячо и страстно:

— Папочка, родненький, освободи нас!..

5

Сейчас, когда много лет спустя я пишу эти строки, в которых горячим детским дыханием молю папочку освободить нас, мое сердце перевернулось в груди. К горлу подкатил слезный комок.. Я вспомнил отца. Скажу сразу, он погиб в боях под Будапештом 7 марта 1945 года, не дожив всего двух-месяцев до окончания войны. Его могила находится на венгерской земле в селе Кишкар Капошварского округа (подзападная окраина кладбища).

Годы улетают, как осенние журавли, унося на крыльях своих теплые зори. А память остается. Холодная и безжалостная. Память каждый раз стучится в мое сердце и возвращает меня в прошлое, заставляя вновь и вновь переживать давно минувшие дни.

Вот и сейчас, я устало закрываю глаза — и отец встает перед моим внутренним взором: высокий и энергичный, с карими улыбающимися глазами и без единой сединки в мягких темно-русых волосах, причесанных на косой пробор. Я отчетливо вижу на его бронзовом от загара худощавом лице движение каждой черточки, каждого мускула. Я называю его ласково «папа», хотя сейчас намного старше его. Он навсегда остался для меня молодым. А на моих висках уже серебро и за плечами — дорога длиннее, чем впереди.

Я держу в руках пухлую папку документов военных лет, писем, архивных выписок. Среди них и письма моего отца с фронта. Они адресованы его матери, сестре, свояченице и маленькой племяннице в деревню Тростянка Починковского района Смоленской области. Бумага обветшала и потускнела от времени, сделалась мягкой, края и уголки неровно оборваны.

Вот письмо от 26 сентября 1943 года, когда только что были освобождены от врага Смоленская и Орловская области, в том числе Дятьковский район:

«Здравствуй, дорогая мамаша;

здравствуй, милая сестренка!!!

Пишу просто на авось. Не верится мне, что вы остались живыми. Сколько я передумал и все прихожу к одному выводу, что нет вас в живых. Разве можно предполагать, что вы живые — после нахождения под игом у немцев больше двух лет? И почему вы не выехали — не знаю. Всех вас я искал — писал письма во все уголки Советского Союза и отовсюду получал один ответ: нет, нет и нет.

Мама и сестренка, если вы остались в живых, то прошу обо мне не беспокоиться: я пока жив, и, возможно, в скором времени встретимся.

С братом Федором, как и с вами, никакой письменной связи не имею. Разыскиваю, но пока ответа не получил. В одно время мы находились недалеко друг от друга, и я об этом узнал через других спустя шесть месяцев. Где он сейчас, Федюша?

Вова находился в Дятькове, тоже не успели с Пашей выехать и остались в оккупированном районе. Недавно Дятьково мы освободили, искал, запрашивал — тоже, вероятно, нет в живых.

Несколько слов о себе: жив и здоров. Писать обо всем, мною пережитом, — не опишешь. Главное, что поправился и чувствую себя хорошо.

Быстрее пишите о себе. Напишите, где находится Свирид, где тетя Катя со всеми домочадцами. Если установлен телеграф, дайте мне телеграмму. Сейчас я о вас думаю больше, так как район освобожден. Пишите по адресу: полевая почта 55355-С и мне.

Целую крепко всех вас. Алексей. 26.09.43 г.».

Письмо от 5 октября 1943 г.:

«…Дорогие мои, как я мучаюсь неизвестностью! Жду и не могу дождаться писем от разных адресов, по срочному запросу. Сообщения могут быть радостными и могут быть для меня траурными… Где вы и как живете? Кто ответит мне на этот вопрос — не знаю. Но ответ должен быть…

Я сейчас смотрю все газеты, ищу знакомые имена, фамилии — и много их нахожу. По газетам я узнал, что председатель Смоленского горсовета — т. Казаков, и узнал, что Красная Армия освободила 15000 мирных жителей от фашистской кабалы, которых немцы гнали в Германию. Но писем ни от кого не получаю.

Вову я видел в феврале 1942 года, когда выходил из окружения — он был тогда в Дятькове. Хотел взять с собой, но побоялся за его жизнь, так как нужно было переходить линию фронта, и меня сбили с толку партизаны, которые уверяли, что Дятьково скоро будет освобождено. Жив ли он? Не знаю. Никаких сообщений не имею…»