Владукас - [9]

Я не могу дальше читать — слезы застилают мои глаза. Оказывается, отец всю войну искал меня и был почти рядом со мной, но встретиться нам так и не довелось в то время.

В любом населенном пункте, который ему приходилось освобождать, гвардии лейтенант Алексей Плющев разыскивал свою семью среди живых и мертвых.

Уже много дорог он исколесил, объехал и прошел пешком десятки городов и деревень, побывал в сотнях изб. Везде искал погорельцев-беженцев и спрашивал, нет ли среди них дятьковцев. Ходил он и по освобожденному Орлу, видел громады вражеских укреплений, развороченных пушками его батареи. Подлый враг бежал, оставив за собой руины и развалины, похожие на первозданный хаос. Взорваны мосты, электростанции, водопровод, отравлены колодцы. Древний русский город превратился в груды дымящихся черных кирпичей. Уцелели только пригороды.

А во дворе Орловского тюремного централа были обнаружены безвестные могилы. Их раскопали: в глубоких траншеях штабелями лежали пять тысяч трупов военнопленных и мирных советских граждан. Пять тысяч! Среди них могли оказаться и его жена с сыном.

Отец видел трупы людей и трупы городов и не находил слов для характеристики гитлеровского отродья. Он сравнивал Гитлера с Иродом, который истреблял младенцев, разбивая их головы о скалы, а гитлеровцев — с фанатиками-католиками, которые во время Варфоломеевской ночи рубили гугенотов и вырывали из их груди сердца. И с ханом Батыем, который пировал на помосте, положенном на тела еще живых русских пленников.

В Людинове, что находится всего в нескольких километрах от Дятькова, в гестаповском подземелье, красноармейцы нашли 800 трупов. Среди них целая семья Михаила Лясоцкого — девять человек, от двухлетнего ребенка до шестидесятилетнего старика. Отец знал эту семью.

А сколько было расстреляно людиновцев на маленьком мыске у озера?! Их водили по тропинке, спускавшейся к берегу, расстреливали и бросали в воду.

15 сентября сорок третьего года отец во главе взвода 3-й армии Брянского фронта вошел в Дятьково, из которого только что немцы угнали на каторжные работы в Германию последний эшелон с мирными жителями. Бойцы прочесали весь город, насчитывавший до войны более семнадцати тысяч населения, и не встретили ни одной души. Город лежал в руинах. Остались не уничтоженными только окраины улиц имени Ленина, Ворошилова, Брянская и Хрустальная. Эти улицы тянутся от Людиновского шоссе через весь город по направлению к Брянску. Фашисты не сожгли их потому, что по ним отступала их армия, и дома служили прикрытием.

Тщетно искал отец мать и меня среди этих руин и догорающего пепелища. Пришел он на Базарную улицу, на которой мы жили до войны. Не узнал ее. Она когда-то утопала в зелени, садах и цветах, а теперь просматривалась из конца в конец. Вместо ветвистых берез, густых лип и старинных ракит, которые ее окаймляли, на фоне голубого неба возвышались мрачные силуэты обгорелых печей с черными обуглившимися трубами.

На месте дома, в котором мы жили, лежали груды камней, покоробленное огнем железо, чадящие головешки да пепел, еще не развеянный ветром…

Отец долго ходил среди закопченных пожаром развалин, натыкаясь на железные балки, обгорелые бревна, наступая на осколки стекла. Носком кирзовых сапог он ворошил кучи жженого кирпича, стараясь отыскать хоть какой-нибудь след, хотя бы обломок какой-нибудь вещицы, но — ничего не находил. Что произошло с семьей? Где она?.. Узнать об этом было не у кого: город вымер, опустел, превратился, как и многие другие города на Брянщине, в «зону пустыни». Только на улице Хрустальной бойцы нашли в одном недогоревшем доме полуживую старушку, но и та ничего не могла сказать о судьбе жителей города. От перенесенных мук и ужасов она сошла с ума.

По официальным данным, немецкие оккупанты сожгли в Дятьково 1194 дома из 1884, насчитывавшихся до войны, угнали из района на каторжные работы в Германию почти двадцать тысяч человек. Это двадцать тысяч изломанных судеб и трагедий. Разве все это можно простить ненавистному фашизму?!

Глава вторая Шяуляйский концлагерь

1

Я потерял счет времени: сколько дней едем — не знаю. День и ночь сливались для меня в одно сплошное движение, в мерное покачивание вагонов и пронзительные гудки паровоза. Иногда наш поезд останавливался среди голой местности, в степи, где нет ни единого кустика и деревца. Нас ненадолго выпускали из вагонов. Сбегаем по нужде, добудем в какой-либо лужице кружку воды и опять в вагон. Едем-едем, а Германии все еще не видно.

Но однажды дядя Ваня Слесарев, смотревший в мою щелку, воскликнул:

— Ну, товарищи женщины, заехали мы с вами!..

— Что? Неметчина?

— Кажись, да. Не наши земли: ветряные мельницы, колодезные журавли — такая техника у нас только до революции существовала, у частников. Но дома красивые. Вон какие веранды! С резными карнизами. Крыши островерхие, как колпаки. И садочки везде. Здесь, товарищи женщины, война, видать, стороной прошла…

Женщины удивленно охали и ахали, просили посмотреть в щелочку.

Вскоре показался большой красивый город с белыми домами, зелеными садами и красными костелами, устремленными в голубое небо островерхими крышами.