Владимирские просёлки - [82]

Другие ряды заняты ягодами. Янтарно-желтая и рубиново-красная, прозрачная, с темными точечками внутри смородина, кисти которой напоминают уменьшенную кисть винограда; смородина черная, крупная, словно вишенье; садовая малина, такая, что каждую ягоду можно надеть вместо наперстка на палец; лесная малина, мелкая, перемятая, но аромата и сладости необыкновенной; крыжовник, прозрачный, розовый, в рыжих волосах; черника с голубым налетом на кожице… А там пошли малосольные огурчики, там – груды лука, а там – ворох деревянных расписных ложек, а там – кадушки под разные домашние соленья, а там – глиняные свистульки, а там – рогожи корзинки из горькой душистой ивы…

Не было лишь того, чего должно было быть больше всего остального, – знаменитой владимирской родителевой вишни.

Ее сюда, в Вязники, завезли лет четыреста назад, будто бы из Греции. Из поколения в поколение воспитывались, умудрялись опытом, постигали дело вязниковские садоводы.

В декабре ломали в морозном саду вишневые ветви и ставили в бутылки с водой, горлышки заливали воском. Через месяц, когда мороз разрисовывает окна, во всех вязниковских домах расцветали белые майские цветы. Это делалось не для удовольствия, а для «пробы». По цветам определяли будущий урожай.

В саду строилась каланча, а от нее протягивались веревки к звонким деревянным доскам, называемым балтерками. Возле доски укрепляли шарики, от которых и производился звук. Сидя на каланче, можно было стучать сразу во все доски в разных концах сада. Так было в каждом саду. Можно представить, какой стук и гром стоял в Вязниках во время созревания вишни. Шуму добавляли я трещотки, которых было множество. «Впрочем, – добавляет автор, описавший все это, – птицы за долгие годы привыкли к шуму и не обращали на него внимания. Зато, – продолжает автор, – вяло и мертво в Вязниках, когда нет урожаев».

Видимо, пришли мы в неурожайный год, что не услышали трещоток, не увидели на базаре знаменитой родителевой ягоды. Говорят также, что много садов погибло от морозов, а много было вырублено в послевоенные годы, когда еще с каждого «косточкового» дерева взимался налог.

В центральной части своей Вязники ничем не отличаются от других подобных ему городов. Гостиница «Свет», чайная рядом с гостиницей, поодаль – городская столовая, несколько кинотеатров, краеведческий музей, автобусная станция, у которой собираются запыленные загородные автобусы и грузовики со скамейками в кузове.

Тем, кому придется побывать в Вязниках, можно посоветовать следующее. Там, где кончается Пролетарская улица, сворачивает направо тропа. Она поведет вас в прогалок между двумя частоколами, возле которых буйно разрослась сорная трава, а за которыми не менее буйно зеленеют сады. Старинные вязы будут попадаться вам на пути.

Поднимаясь в гору по этой узкой тропинке, время от времени нужно оглядываться назад. Все шире и шире будут открываться перед вами заклязьминские дали, ее привольная пойма, и, наконец, вы увидите далекую синюю полоску начинающегося там Ярополчского бора.

Когда же тропинка приведет вас наверх (на Больничную улицу), нужно еще пройти немного прямо, и вы подойдете к глубокой пропасти, у подножья которой ютятся дома. От тех домов местность довольно круто поднимается, уходя вдаль, так что ту часть города вы смотрите как бы сверху, с самолета. Переплетение тихих деревянных улочек, зеленеющих травой и садами, очаровательно.

Хорош вид и с Венца, высокого холма на краю Вязников, возле поселка Ярцево. Этот холм омывается садами, как морским прибоем, а горизонта, а заклязьминских далей оттуда смотреть не пересмотреть. Все извивы реки, все ее старицы, ложные русла, брошенные светлыми подковами в зелень поймы, озерки, деревни, ярко-зеленые пятна болотцев – все это с Венца видно как на ладони.

И манит, зовет своей неоглядностью Ярополчский бор, в середине которого есть будто бы провальное озеро Кщара.

Решено было идти туда. Вопрос этот решался на вечернем совете в гостинице «Свет» вместе с другим наиважнейшим вопросом.

Домашняя дума в дорогу не годится.

Время путешествия нашего истекло, хотя мы успели пройти лишь половину того, что задумали.

В Вязниках мы вышли на асфальтовую магистраль, с которой свернули сорок дней назад. Была мечта пересечь ее и уйти в просторы, лежащие по другую сторону магистрали.

Таким образом, вся южная половина области, то есть вся Мещера с ее лесами, с ее глухими трясинами, с ее неповторимым Гусь-Хрустальным, с ее древним Муромом и селом Карачаровом, где сиднем сидел Илья Муромец, – все это из доступной реальности снова уходило в мечту.

Три дня, которые имелись еще в нашем распоряжении, не могли поправить дела.

При подведении итогов было высказано мнение, что мы дружно делили походные тяготы, что мы узнали немало 'интересного за это время и что на будущее лето или через год хорошо бы в том же составе пройти по Мещере, как теперь мы прошли по Ополью.

Это хорошо, когда жизнь оставляет место для мечты. Нет успокоенности, нет завершенных дел, нет конца жизни.

За далью открывается новая даль, а там своя, иная даль, и в этом великая правота нашего поэта.