Владимир Высоцкий как гений песенного ширпотреба, сгоревший в творчестве ради излишеств - [24]

Почти коллега и дальний родственник Высоцкого — «скрипач ростовский Моня, когда-то бог симфоний» из песни Розенбаума — много приличнее Высоцкого как личность: «Моня — не гордый», и «пиджак на нём не очень» (наверняка не французский, а местного еврейского производства).

* * *

Резюме от Марка Дейча:

«Сколько бы я ни написал о Высоцком, его популярности не убудет. Чем же все-таки объяснить ее? Умеренно талантливый актер, скорее характерный, чем универсальный, и уж во всяком случае — безо всяких признаков выдающегося; весьма слабый поэт, а композитор — и вовсе никакой; правда, в качестве исполнителя мог порадовать, но ненадолго: очень скоро хриплый, без обертонов, хотя и хорошо поставленный голос начинал утомлять, а содержание песен слишком примитивно, чтобы держать в напряжении.»

«Но почему же все-таки он? Не Окуджава или Галич, чьи песни заставляют думать, а Высоцкий? Окуджава и Галич не подходили на роли кумиров прежде всего потому, что их песни предполагают в слушателях довольно высокий уровень интеллигентности и информированности, а значит, предназначены для немногочисленной аудитории.»

* * *

Ещё у Колкера, там же:

«Высоцкий и был конформистом в этом, сугубо демократическом, народном смысле. Он был вещателем общих дум. Но конформиста затруднительно считать поэтом, безотносительно к тому, приспосабливается ли он к власти или к народу. Дело здесь не в том, что поэт непременно должен протестовать, идти всем наперекор, — дело в том, что он в силу своей внутренней организации не может быть с большинством, даже если искренне хочет этого; он — „самой природы меньшевик“.»

«Высоцкий был и остается большим социальным явлением, но поэтом он не был, если только не условиться считать поэтом всякого, кто пишет в рифму. Весьма характерно, что и в своем обращении со словом он был в первую очередь конформистом: чутко отслеживал социальный заказ на словесную акробатику, норовил удивить, а не восхитить, — то есть эксплуатировал самое низкое из чувств, участвующих в эстетическом восприятии.»

«В начале 1990-х, сразу после открытия границы, один видный правозащитник-шестидесятник, некогда высланный из России большевиками, человек большого мужества, побывал в Москве — и вывез оттуда, среди прочего, величайшее недоумение, которое выразил в печати вопросом: „Где Высоцкий?! Нет Высоцкого!“ Этот незаурядный человек думал, что Высоцкий — навсегда, что он если не солнце, то, во всяком случае, звезда русской поэзии или, по крайней мере, русской народной песни. Между тем судьба конформистов — устаревать первыми. То, что находит широчайший отклик, принадлежит своему времени — и только ему. Каждому поколению кажется, что открывшаяся ему истина — последняя. При этом поколение как целое, как народная волна, видит свою истину отнюдь не в вершинных завоеваниях своего времени, а в чем-то расхожем и усредненном. Такой усредненной, расхожей истиной 1960–70-х и был Высоцкий. Годы 1980-е и 1990-е привели на смену ему других, тоже расхожих выразителей другого времени, новых „вещателей общих дум“, которые тоже сойдут и уже сошли со сцены вместе со специфическими чертами своего времени, с его пряностями и ароматами, эскападами моды и ритмической окраской. Высоцкий был талантливее предперестроечных и послеперестроечных кумиров толпы, но и его тексты вянут на глазах, всё более освобождаются от его голоса и гитары, когда же освободятся вовсе, — когда те, кому сейчас за пятьдесят, сойдут со сцены, — вовсе утратят всякую жизнь. Через пятьдесят лет их не вспомнят — или вспомнят как один из курьезов советской поры.»

* * *

У Юрия Нагибина, почти в тему («Дневник»):

«Мне же больше всего понравились песни Сергеевой. Странно, почему она так и не завоевала популярности, ну, хотя бы на уровне Визбора? До чего же таинственен секрет успеха! Ясно лишь одно — необходим привкус дешевки. Ведь Ахмадулина покорила аудиторию не стихами, действительно, прекрасными, а ломаньем, лестью, игрой в беззащитность и незаземленность. И Женька, и Андрей, и покойный Саша, и Высоцкий. Любопытно, что несравненно превосходящий и Сашу, и Высоцкого Булат не достиг уровня их популярности, а нежная, странная Новелла Матвеева прошла и вовсе стороной. Песни Сергеевой удивительны, но они не вышли за пределы очень узенького круга. Так называемые простые люди — свиньи; порой — весьма умильные чушки, но всё равно с сопливым пятачком, крошечными глазками, склонностью пожирать собственных детей, валяться в дерьме, а главное — без мозга и души.»

(Здесь «Женька» — Евтушенко, «Андрей» — Вознесенский, «Саша» — Галич.)

* * *

Некоторые вычитывают у Высоцкого очень необычные вещи. Скажем, некто Акбар Мухаммад даже представил такой вот как бы исламский взгляд на его творчество (см. «Слово о Владимiре Высоцкомъ»):

«Владимiръ Высоцкiй оставилъ огромное поэтическое наследiе — более семисотъ прекрасныхъ стиховъ и песенъ, которые показываютъ жизнь во всей ея полноте, и охватываютъ всю исторiю нашего мiра, со дня его сотворенiя до самаго конца.»

«Я считаю произведенiя Владимiра Высоцкаго наиболее красноречивою защитою человеческихъ ценностей, а его стихи, по моему мненiю, стоятъ въ одномъ ряду съ величайшими стихами всехъ времёнъ.»