Владимир Святой [3-е издание] - [140]

Подобные рассуждения отнюдь не являются досужей выдумкой, но, как ни странно, подтверждаются документально. В нашем распоряжении имеется уникальный источник — монеты самого Святополка, которые он чеканил в Киеве во время своего недолгого пребывания там в 1015–1016 годах. На этих монетах Святополк изображал себя подобным Владимиру — на княжеском престоле, с регалиями «царской» власти. Установлено, что один из экземпляров Святополковых монет был даже выполнен тем же резчиком, который вырезал формы для сребреника Владимира. На оборотной стороне монеты — так же, как и у Владимира, — родовой княжеский знак, но не Владимиров «трезубец», а «двузубец» с крестом на одном из наверший^{469}. Этот княжеский знак, вероятно, восходит к княжескому знаку Святослава Игоревича и Ярополка Святославича. Русские князья Рюриковичи, как правило, наследовали родовой знак своего родителя, придавая ему какие-то свои дополнительные черты. Ярополк в свое время воспринял отцовский «двузубец». Свергнув брата, Владимир должен был изменить и его княжеский знак. В свою очередь, «трезубец» Владимира с незначительными дополнениями использовали его сыновья — в частности, Ярослав. Святополк сознательно отказывался от Владимирова «трезубца» и восстанавливал «двузубец» своего настоящего отца. И это свидетельство того, что сам он осознавал себя отнюдь не Владимировичем, но Ярополчичем^{470}.

Со слов Титмара Мерзебургского мы знаем, что Святополк и его супруга находились в заточении до самой смерти Владимира, случившейся 15 июля 1015 года. В особой темнице содержался епископ Рейнберн. Он и умер в заточении.

«…Святой отец, прилежно восхваляя Господа, свершил втайне то, чего не мог открыто: по слезам его и усердной молитве, исторгнутой из кающегося сердца, как по причастии, отпущены были ему грехи высшим священником; душа его, вырвавшись из узилища тела, ликуя, перешла в свободу вечной славы», — с умилением писал Титмар. Именно эту смерть, а не заточение пасынка, ставил немецкий хронист в особую вину князю Владимиру; именно отсюда проистекает его очевидная неприязнь к киевскому князю.

Русские источники ничего не сообщают о заговоре и заточении Святополка, так же как молчат они и о его польском браке. Но о какой-то напряженности в отношениях между Владимиром и Святополком им было известно. Так, ко времени смерти Владимира Святополк оказывается не в своем Турове, а в Киеве или где-то поблизости от него^{471}. Это может свидетельствовать либо об особой близости между отцом и сыном (как, например, в случае с Борисом, также находившемся в Киеве), либо, наоборот, о недоверии, которое Владимир питал к Святополку. Преподобный Нестор в «Чтении о Борисе и Глебе» рассказывал, что Владимир незадолго до смерти привел к себе в Киев сына Бориса, опасаясь, как бы «окаянный» Святополк «не пролил кровь праведного»^{472}. Если эта фраза не навеяна последующей историей убийства святого Бориса, то перед нами явное свидетельство недоброжелательного отношения Владимира к Святополку, вполне согласующееся с показаниями Титмара Мерзебургского[133].

Пожалуй, можно установить и место заточения Святополка. Это город Вышгород, находившийся недалеко от Киева. Став киевским князем, Святополк с исключительным доверием отнесется к вышгородским боярам — Путше и прочим «вышгородским мужам», имена которых — Талец, Еловит, Ляшко — войдут в историю как имена окаянных злодеев, убийц святого Бориса. «Преданы ли мне всем сердцем?» — спрашивал их Святополк. «Можем свои головы сложить за тебя», — отвечали они ему^{473}. Понятно, что такая преданность могла возникнуть лишь вследствие длительного пребывания Святополка в этом городе. Именно из Вышгорода, узнав о смерти Владимира, Святополк мог сесть на коня и «скоро дойти Киева града», как свидетельствует тот же Нестор. (Отцовская смерть автоматически освобождала Святополка из заточения, в которое он попал по воле Владимира[134].)

Святополк, очевидно, умел подходить к людям, и не только вышгородские «мужи»-злодеи полюбили его. В последние месяцы (а может быть, даже годы) жизни Владимир, вероятно, пребывал преимущественно в Берестовом, своем сельце поблизости от Киева. Как ни странно, в его конфликте со Святополком киевляне, кажется, были на стороне туровского князя. Не то чтобы они активно поддерживали его; конечно, нет — Владимир оставался их князем, и они были верны ему до самой смерти. Но вот когда Владимир умер, киевляне быстро признали власть Святополка над собой и первоначально поддержали нового князя в его борьбе с братьями (особенно с Ярославом Новгородским). Да и в ближайшем окружении Владимира, как мы увидим из дальнейшего, наверняка были сторонники Святополка.

Когда Болеслав узнал о произошедших на Руси событиях, рассказывает Титмар Мерзебургский, он «не переставал мстить чем только мог» русскому князю. И в самом деле, его гнев был неподдельным. Ведь в заточении оказались не только его зять и епископ, но и его родная дочь. В чем проявлялась эта месть, мы точно не знаем. Возможно, что нападение печенегов на Русь летом 1015 года, о котором рассказывает летописец, произошло по наущению Болеслава. Несмотря на конфликт, случившийся несколькими месяцами раньше, печенеги оставались его союзниками: об этом свидетельствуют совместные действия Болеслава и печенегов против русского князя Ярослава Владимировича в 1017 году.