Владимир Соловьев - критик и публицист - [15]
Суть первой, скандально известной статьи проста: Пушкин - гений, а гений - обязывает. Соловьев сосредоточил внимание на дуэли Пушкина с Дантесом, к которой поэта привела "злая страсть", ненависть к врагу. Стреляя в противника, Пушкин стрелял в себя, ибо отказался от требований христианской нравственности. Вывод Соловьева известен: "Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна".
Сейчас представляется некорректным обвинять Соловьева в поверхностном подходе к трагической судьбе поэта; пушкиноведение накопило огромный материал, и современному читателю хорошо известно, каковы были причины "несчастной дуэли". Десятилетиями пушкинисты и поклонники великого поэта доказывали, насколько действительно трагичной и безвыходной была ситуация, в которую попал Пушкин. Но и не принимая абстрактных соловьевских рассуждений, можно в какой-то мере понять
31
их логику. Очевидно, что Соловьев исходил из высоких требований к гению, требований, основанных на христианской этике. Личность Пушкина не соответствовала соловьевским понятиям о "настоящем поэте", идеал которого он находил в Мицкевиче. Польский поэт, на его взгляд, соединил творческий гений с высочайшими, но в основе своей очень простыми постулатами христианской нравственности, преодолел пушкинскую "односторонность". Правда, в статье "Мицкевич" Соловьев просто декларировал эти положения, бегло касаясь биографии и религиозно-политических взглядов поэта и меньше всего обращаясь к его поэзии.
Пушкинская тема глубоко захватила Соловьева в юбилейном 1899 году. Он задумал монографию о поэте, но осуществил только часть замысла - написал большую статью "Значение поэзии в стихотворениях Пушкина". Критик решил взять в качестве объекта рассмотрения семь программных произведений Пушкина, представляющих "поэзию о поэзии", в которых дано "выражение поэтического сознания": "Пророк", "Поэт", "Поэт и толпа", "Поэту", "Моцарт и Сальери", "Эхо" и "Памятник".
Поэзия Пушкина, по Соловьеву, есть образец "чистой поэзии". В этой поэзии есть "свое содержание и своя польза", она служит "делу истины и добра на земле", но служит "только своею красотою", и ничем другим. Красота, еще раз напоминает Соловьев,- это "ощутительное" проявление истины и добра. Это исходное положение философа и применяется к Пушкину. Второй важный для Соловьева критерий, с которым он подходит к поэзии Пушкина,- это абсолютный критерий нравственного вдохновения. Хотя Пушкин был "умнейшим человеком", но "он нам безусловно дорог не своими умными, а своими вдохновенными произведениями. Перед вдохновением ум молчит". В этом противопоставлении "ума" и "вдохновения" речь, конечно, идет о сознательности и бессознательности творческого процесса.
Большую часть статьи занимают философские размышления о стихотворении "Пророк". В нем он видит высшее выражение "самосознания поэзии": "В пушкинском "Пророке" значение поэзии и призвания являются во всей высоте и целости идеального образа". Несомненный интерес представляет соловьевское сопоставление "Пророка" с Кораном и Библией. Он проявляет и свою эрудицию, и свою способность к глубокому анализу текста. К сожалению, общий замысел (семь программных произведений) остался неисполненным, Соловьев словно замолк на полуслове...
Статья о Лермонтове - последняя в ряду статей Соловьева о русских писателях и поэтах. Она вышла в свет уже после смерти философа, но итогом его критической деятельности не стала. Скорее всего, это самая неудачная из статей Соловьева о поэзии. Особенно бросается в глаза несвойственное прежде критику навязчивое морализирование. Надо, конечно, учитывать, что к этому времени внутреннее состояние Соловьева достигло крайнего напряжения, он тогда же работал над самым крупным своим прозаическим произведением "Три разговора", где возвестил о приходе Антихриста. В таких условиях ждать от критика объективной статьи
32
о поэте, у которого центральным образом является Он, "дух изгнанья",было бы тщетно. Но, как бы ни отзывался Соловьев о Лермонтове, он не избежал воздействия лермонтовской поэзии, которое именно в последние годы жизни с наибольшей силой проявилось в его поэтическом творчестве (в поэме "Три свидания", 1898).
Последний этап литературной деятельности Соловьева характерен тем, что критик обратился к осмыслению "судьбы" поэта, к постижению связей между жизнью и поэзией. Это был новый поворот в подходе к художественному творчеству, поскольку раньше он писал исключительно о поэзии, рождающейся в душе поэта в необъяснимом порыве вдохновения; поэзия приходила в душу, словно дар небес, и объяснить ее какими-то фактами жизни было невозможно. К концу жизни критик по-прежнему утверждал, что поэзия послана гению свыше, но его все больше интересовал и сам поэт как личность. Слишком уж бесстрастным и безжизненным выглядел раньше в некоторых статьях "гений" - как некий сосуд, всего лишь приемник "высшей красоты".
Наибольшее впечатление у Соловьева производят его поиски синтеза, гармонии, единства. Ему органически присуще чувство целого, и прежде всего "Великого Целого" - вселенной, мира. Он искал пути к единству всего человечества, к единству человека с богом и природой, причем и "человек", и "бог", и "природа" ("мир") у него остаются в своей содержательной и формальной отделенности, независимости. Но он рано понял, что путь к синтезу, само понятие "синтеза" - одно из сложнейших в философии. Здесь легко совершить подмену: вместо диалектического синтеза, выстраданного человечеством, подставить механическое соединение, смешение частей, сцепление фрагментов. Сам он стремился в своих работах соединять все имеющиеся формы знания и данные опыта для получения некоего интегрального результата. Еще в 1876 году он сообщает матери в шутливой форме из Италии (после поездки в Египет), что здесь, в Сорренто, он будет дописывать "некоторые произведения мистико-теософо-философо-теурго-политического содержания и диалогической формы" (Письма, 2, 23).
"История России XVIII-XIX веков" - уникальное учебное пособие, созданное на основе новейших концепций российского исторического процесса. В издании предпринята попытка проследить воздействие природно-климатического и географического факторов не только на социально-экономическую жизнь страны, но и их влияние на государственно-политический строй, внутреннюю и внешнюю политику, культуру. Авторы этой книги - ведущие преподаватели исторического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова - академик РАН, лауреат Государственной премии РФ профессор Л.В.Милов и доктор исторических наук, профессор Н.И.Цимбаев - обобщили свой многолетний опыт исследования и преподавания истории России.
Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879) — крупнейший русский историк, профессор, ректор Московского университета. Влияние его научных идей на отечественную историческую и общественную мысль было долгим и благотворным. Подвигом ученого, его вкладом в русское национальное самосознание стал почти тридцатилетний труд над созданием 29-томной «Истории России с древнейших времен». Научная и общественная деятельность Соловьева, его отношения со многими выдающимися государственными, политическими деятелями, учеными, писателями позволили автору, доктору исторических наук Н. И. Цимбаеву, создать биографию великого труженика России на фоне важнейших общественно-политических событий середины XIX века.
Литературная Россия.- 1981.- 15 мая.- (№ 20 (956)). — С.
«Спасибо, господа. Я очень рад, что мы с вами увиделись, потому что судьба Вертинского, как никакая другая судьба, нам напоминает о невозможности и трагической ненужности отъезда. Может быть, это как раз самый горький урок, который он нам преподнес. Как мы знаем, Вертинский ненавидел советскую власть ровно до отъезда и после возвращения. Все остальное время он ее любил. Может быть, это оптимальный модус для поэта: жить здесь и все здесь ненавидеть. Это дает очень сильный лирический разрыв, лирическое напряжение…».
«Я никогда еще не приступал к предмету изложения с такой робостью, поскольку тема звучит уж очень кощунственно. Страхом любого исследователя именно перед кощунственностью формулировки можно объяснить ее сравнительную малоизученность. Здесь можно, пожалуй, сослаться на одного Борхеса, который, и то чрезвычайно осторожно, намекнул, что в мировой литературе существуют всего три сюжета, точнее, он выделил четыре, но заметил, что один из них, в сущности, вариация другого. Два сюжета известны нам из литературы ветхозаветной и дохристианской – это сюжет о странствиях хитреца и об осаде города; в основании каждой сколько-нибудь значительной культуры эти два сюжета лежат обязательно…».
«Сегодняшняя наша ситуация довольно сложна: одна лекция о Пастернаке у нас уже была, и второй раз рассказывать про «Доктора…» – не то, чтобы мне было неинтересно, а, наверное, и вам не очень это нужно, поскольку многие лица в зале я узнаю. Следовательно, мы можем поговорить на выбор о нескольких вещах. Так случилось, что большая часть моей жизни прошла в непосредственном общении с текстами Пастернака и в писании книги о нем, и в рассказах о нем, и в преподавании его в школе, поэтому говорить-то я могу, в принципе, о любом его этапе, о любом его периоде – их было несколько и все они очень разные…».
«Ильф и Петров в последнее время ушли из активного читательского обихода, как мне кажется, по двум причинам. Первая – старшему поколению они известны наизусть, а книги, известные наизусть, мы перечитываем неохотно. По этой же причине мы редко перечитываем, например, «Евгения Онегина» во взрослом возрасте – и его содержание от нас совершенно ускользает, потому что понято оно может быть только людьми за двадцать, как и автор. Что касается Ильфа и Петрова, то перечитывать их под новым углом в постсоветской реальности бывает особенно полезно.