Владимир - [30]
И больше того, если у бояр или воевод возникала какая-нибудь надобность, если начиналась междоусобица или смута в верхних землях, угрожал враг из-за моря и даже когда свары происходили между самими боярами и воеводами или в доме одного из них — обо всем этом они первым делом советовались с Добрыней; заступался он за них перед князем.
А потом случилось еще одно, неизбежное и желанное для Добрыни. Давно на него, уже не молодого, но статного, широкоплечего, украшенного русой бородкой и такими же усами, охотно поглядывал лукавый женский род. Когда шел он в красных сапожках, в зеленом с соболиной опушкой корзне, с мечом у пояса, в высокой, расшитой камнями-самоцветами шапке на голове, из-за оконных занавесок, из-за плетней и просто на улице заглядывались на Добрыню девушки, молодицы, вдовы.
Но женские чары, казалось, совсем не касались его. Добрыня никогда не впадал в соблазн, прелюбодеяние, никогда не трогал, как это делали другие воеводы, мужних жен, не растлевал девушек, — безгрешен был Добрыня.
И никто не знал, что у Добрыни иное, свое на уме. Заходил он раза два в терем старого боярина Волдуты, жившего с ним рядом, там увидел дочь его Руту, темной ночью, как велел обычай, умыкнул ее и запер в своем тереме, а потом сумел поладить со старым Волдутой. Так поравнялся Добрыня с самым богатым человеком в Новгороде, а князь Владимир дал ему от себя пожалованье — земли на опоках,[91] повесил ему на шею вторую золотую гривну.
3
В Новгород прибыли гонцы из Киева. Они привезли с собой грамоту князя Ярополка, которую им велено было отдать только Владимиру в руки.
Он принял гонцов, взял у них грамоту, прочел ее и, сказав, что ответ князю Ярополку пришлет позднее со своими гонцами, отпустил их.
В тот же день гонцы князя Ярополка отбыли обратно, в город Киев, а князь Владимир велел Добрыне собрать в Большой палате своего терема все боярство и воевод Новгорода.
Большая палата княжеского терема над Волховом-рекой мрачная, темная, сырая. Сквозь узкие, забранные решетками окна сюда и днем едва пробивается свет. Сейчас его и вовсе нет — за стенами терема уже ночь.
Но князь Владимир торопится. Невзирая на позднее время, велел он собраться всем воеводам и боярам, старцам градским, посадникам с пятин, если они окажутся в Новгороде. И они пришли сюда — стоят, отдыхают на лавках, сидят на корточках вдоль стен.
Горят, колышутся, завиваются языками огни светильников, в их желтом свете выступают из темноты смуглые бородатые лица, золотые гривны и цепи на груди, серебряные ручки посохов, узловатые руки, стены, сложенные из толстых бревен, серая конопать между ними.
В палате терпко пахнет овчиной, смолой, от человеческого дыхания на стенах выступили серебристые капли росы. Гудит пол, по нему топают непрерывно тяжелые, кованые сапоги, в руках у волхва Емца глухо скрипнул бубен и зазвенели золотые подвески.
— Челом тебе, княже! — прокатывается по палате.
Князь стоит возле тяжелого, вырезанного из черного дуба кресла на помосте, у стены ошую от него останавливается Добрыня и еще несколько бояр, вошедших в палату одновременно с князем, вечник[92] Жигар устраивается у самого помоста со своими берестяными свитками, отточенными железцами; он запишет все, что скажет князь.
— Бояре мои, воеводы, мужи, посадники с пятин, — обращается ко всем князь Владимир. — Поздний час, спать пора, но не сплю я сам, позвал и вас. Получил ныне грамоту от киевского князя Ярополка.
Он на мгновение останавливается, вынимает из-за отворота левого рукава грамоту, поднимает ее так, гобы всем был виден пергамент, шнуры, золотая печать, — но не разворачивает и не читает грамоту: должно быть, каждое слово ее записано в его сердце. Недаром, как видно, новгородский князь не назвал ныне, впервые за все годы, князя киевского Ярополка своим братом.
— Князь киевский Ярополк, — продолжает Владимир, — пишет мне, чтобы я ехал в Киев. Негоже ныне, пишет он, Иметь на Руси двух князей, уж мы, пишет Ярополк, сумеем править землей из города Киева…
— Кто же это «мы»? — вырывается из темного угла палаты. — А Новгород, что же, не может иметь своего князя? — глухо звучит еще один голос.
Князь Владимир поднимает голову и вглядывается в полутьму, словно хочет знать, кто спрашивает. Но на него смотрит сотня глаз, и во всех тот же вопрос.
— О чем думает князь Ярополк, — отвечает он людям, — все вы, мужи мои, знаете. Я уже раньше рассказывал вам, что заключил он любовь и дружбу с императорами ромеев, вступил в мир с печенегами, теперь, как видно, думает опереться на них.
— Впускает ромейские мечи на нашу землю? На печенегов опирается? Да мы их сюда не пустим! Что он мыслит? Что пишет о Новгороде?
Крики в палате напоминают бурный поток, который кипит, бурлит среди камней, вырывается из берегов.
— Князь Ярополк пишет о нас, — отвечает Владимир, — «…быть в Новгороде впредь, как и везде на Руси, осаднику моему…».
Князь Владимир умолкает, молчат бояре и воеводы, в палате становится так тихо, что слышно, как потрескивают фитили в светильниках, как за стенами дует порывистый ветер.
