Владимир Шаров: По ту сторону истории - [73]

Мы тогда жили в коммуналке с четырехметровыми потолками, вполне симпатичными соседями и боем курантов за окном, то есть в самом центре Москвы. Это необычайно упрощало общение. Человек просто звонил из автомата (иногда прямо возле подъезда) и заходил в гости. Странным образом мне это не мешало работать, как раз наоборот, даже несмотря на то, что какой-нибудь неожиданно зашедший гость так же неожиданно задерживался на неделю, две или три. Дети тоже очень быстро привыкли к незнакомым и малознакомым гостям. И не просто привыкли, они еще и ушки держали на макушке. Моя удивительная дочь недавно обмолвилась, что половиной своего образования, а вернее, того, что в итоге стало ее профессией, она обязана нашим регулярным посиделкам. Но на самом деле вся эта идиллия держалась на трех китах: на моей прекрасной жене и матери моих столь же прекрасных детей Ларисе Иосифовне Фарберовой, на географическом положении квартиры и шахматах.

Теперь о шахматах. Тут нам всем повезло. Я уже дружил с Сергеем Скрипкиным (актер, режиссер, а теперь московский галерист), с которым мы потихоньку поигрывали в шахматы. Потом я познакомился и подружился с художником Сергеем Якуниным. Это сейчас Сергей Якунин – знаменитый (персональная выставка в ГМИИ им. Пушкина!) сценограф и востребованный художник-концептуалист, а тогда он был, как он себя рекомендовал, «макетчик Якунин». Так вот, мы стали играть в шахматы уже на время. Якунин внес в игру турнирный дух и азарт. Он казался непобедимым (в прежние времена он мог бы семью кормить, играя на Тверском бульваре), Скрипкин ему, впрочем, не уступал. Боюсь, что я был хуже всех, но в лабиринте игры и слабый игрок может по вдохновению (или по недоразумению?) найти интересное решение и даже выиграть.

Попав в нашу компанию, Шаров, тоже первоклассный шахматист, да еще и жадный до интересных людей, каковы оба Сергея, был очарован. Мы образовали как бы маленький клуб, который просуществовал без малого двадцать лет. Играли на время, пяти– и даже трех-минутки, и часы буквально раскалялись. Но теперь я вижу, что это шахматное помешательство было своеобразным тестом – где «свой–чужой» не просто военный термин, а пропуск в мир московского андеграунда. Довольно скоро шахматные часы стали уступать место разговорам. Оказывается, что мы просто знакомились играя. Как дети.

Атмосфера складывалась настолько комфортная, что даже Володя Мирзоев, который к шахматам был, мягко говоря, равнодушен, часто составлял нам компанию, хотя, конечно, не играл. Надо признать, что в процессе мы помаленьку выпивали. И здесь, по выражению Скрипкина, Шаров был «необыкновенно гигиеничен». Не всегда это было просто, так как шахматы порой затягивались далеко и даже очень далеко за полночь.

Шаров за шахматами – тема для картины, которую давно следовало бы написать. Играя, он напоминал волхва, который по дороге в Вифлеем решил отдохнуть за шахматами, и это было красиво. Хорошо ли Володя играл? Не знаю, так как я играл намного хуже. Конечно, он знал дебютную классику, не упускал случая отважно разыграть гамбит. Но при этом за шахматной доской выглядел как художник за мольбертом.

Чем вообще для него были шахматы? Дань семейной традиции? (Обожаемый друг его Александр Горелик, верный этой самой традиции, до самой смерти все теплые выходные просиживал на Тверском или Суворовском бульваре, щелкая шахматными часами с первым встречным, которым, кстати, мог оказаться и какой-нибудь мастер или даже гроссмейстер.) Отдых, когда ни о чем, кроме позиции, не думаешь? Просто удовольствие от процесса игры, требующей ежесекундно принимать решение? Думаю, что «игра» здесь – ключевое слово. Нет, Шаров не был игроком, но он любил и, что главное, умел играть.

Семантика и поэтика игры в его романах – это удел литературоведов недалекого, надеюсь, будущего. Да, он писал играя, как играет великий художник, имеющий право играть. Наверное, можно было бы шахматную партию сравнить с микроскопически, подчеркиваю – микроскопически уменьшенным романом или эссе, но здесь есть натяжка, которая, впрочем, лично меня не смущает.

Аргументируя эту натяжку и упорствуя в своих заблуждениях, хочу коснуться темы юродства, причем сразу оговорюсь, что никакого негативного смысла в этом слове нет, напротив, это несомненный подвиг. Кроме того, юродство глубоко и таинственно связано с религиозным сознанием человека, даже человечества. Юродское поведение, почти всегда выходящее за пределы этической нормы, как бы корректирует эту норму, и прежде всего в ее религиозной составляющей. В народном сознании, выраженном в фольклоре (это стихи, легенды, сказки), юродивый «глаголет истину», он друг детей и оппонент царей.

Есть даже народная сказка «Ангел», где юродствует Божий ангел, на три года сосланный на землю за ослушание. Нанявшись в работники к священнику, он, вызывая всеобщее порицание, молится на кабак (сколько душ здесь гибнет!), кидается камнями в церковь (чтобы разогнать чертей, которые вьются над ней), бьет нищего (да какой он нищий, у него в таком-то селе большое хозяйство, а он у подлинных нищих хлеб отнимает) и т. д. Как и ангелу, юродивому известна правда, и он не может ни утаить ее, ни объявить об источнике своего знания, о котором он и сам, возможно, не все знает. Он способен говорить либо поступками, либо пророчествами, смысл которых до поры темен для обывателя.