Владимир Шаров: По ту сторону истории - [215]

Дорогой Георгий!

Ради Бога извини, что не смог ответить сразу – как проклятый мотался (и окончательно замотался) между московскими больницами и Мюнхеном. Но вроде бы ничего серьезного, только неврологические боли, но и они временами доканывают так, что даже сил материться не остается.

А вообще мы с Ольгой только и мечтаем о том, как бы добраться до Болгарии и где-нибудь тихо-мирно прожить месяц-два, закончить те работы, которые еще с прошлого года накопились в немалом количестве. Но если это и удастся, то только после марта, когда собираюсь на Парижский книжный салон. Если ты там тоже будешь, это было бы для меня огромным подарком.

До сих пор вспоминаю твою тетю (не знаю, жива ли она), человек она, несомненно, замечательный и скульптор очень талантливый.

А вообще ото всего, с чем ты нас тогда познакомил, было ощущение истинно королевской роскоши.

Каким образом в сознании Володи родная тетя N вдруг стала моей – это тема для отдельного исследования. Исследования того, как воспоминания превращаются в истории авторского воображения вообще, и, может быть, того пути, по которому двигалось воображение Володи… Письмо было грустным, но у N оно вызвало искренний смех, и она рассказала мне, что случилось после нашего исторического визита. Рано утром по телефону позвонила мать N и тут же распорядилась: «Прошу тебя, немедленно отведи тетю к психиатру. Она звонила мне вчера и хвасталась: видела бы ты, что за русские писатели ко мне приходили – высокие, красивые! Поздравляли с днем рождения, пели „Многая лета“… Представляешь?»

На Книжный салон Володя приехать не смог. Не смог приехать и в Софию на презентацию «Репетиций» – романа, с которого он хотел начать серию болгарских изданий своих книг. Пришло то самое письмо, которое я уже упомянул, – словно в ответ на мое ироничное описание группы русских писателей на Книжном салоне, о которых он просил рассказать… Вот оно – вместе с записью разговора о романе «Будьте как дети», который вышел в Болгарии в 2019‐м, спустя всего год после «Репетиций».

И тоже в канун Воскресения Христова.

Георгий, дорогой,

Огромное спасибо за это нежное, доброе, печальное и ироничное письмо. Мы не так много разговаривали в жизни, но ты один из самых блестящих людей из тех, с кем меня сводила судьба, и я безмерно благодарен, что тогда, много лет назад, ты обратил среди прочих внимание и на меня.

Дела мои, мягко говоря, не фонтан, надежды когда-нибудь добраться до тебя и Болгарии исчезают одна за другой, а я думал: сниму себе что-нибудь в предгорьях, где-то не очень далеко от Софии, и буду писать год за годом долгую, неспешную сказку, бесконечно более мягкую и светлую, чем романы. Поскольку, видно, и это уже не судьба, даже скажу тебе то, вокруг чего она должна была строиться.

Был некоторый воспитанник Воспитательного дома в Поволжье во времена Екатерины Великой. В этом доме он получил, очевидно, очень неплохое образование, знал бездну языков и потом, уже в Петербурге, при Академии наук издавал самые разные научные журналы.

Наука, язык науки того времени – моя старая и давняя любовь. Все эти рассуждения о бесконечной красоте клопов, у которых все совершенно: и челюсти, и лапки, и опушка этих лапок. Или внимательные, уважительные споры о зебрах: как раскрашена их шкура – белыми полосками по темному фону или наоборот. Если тебе подобный журнал попадался в руки, ты поймешь мои восторги.

Так вот, этот товарищ издавал-издавал эти журналы, а потом убежал во Францию, где и при королевском дворе, и в светских салонах стал выдавать себя за принца Борнейского. Какое-то время он так довольно успешно гастролировал, потом его поймали, посадили в карету для перевозки преступников и отправили в Россию.

Когда он оказался в Петербурге, Екатерина II и все, кто ведал в империи сыском, поначалу были очень этой историей напуганы. Еще был памятен Пугачев, и повторения самозванчества никто не хотел. Но потом Екатерина довольно быстро разобралась, что к чему, и никаких серьезных последствий для принца Борнейского эта история не имела. Он был отправлен в Сибирь, где до конца своих дней преподавал языки в таком же воспитательном доме, в котором когда-то обучали его самого.

И вот я думал и собирался писать переписку Екатерины и этого принца Борнейского. А потом, когда Екатерины уже нету, он и его потомки, другие Борнейские принцы, продолжают писать обо всем, что происходит в России, и ужасаться, и негодовать, и восторгаться, и просто комментировать.

У меня накопилось много разного рода идей, и всем им тут бы нашлось место. Но это не было бы просто комментарием к русской истории. Одновременно я хотел бы написать историю Борнейского рода с бездной разных интриг и смут, с приключениями а-ля Свифт или барон Мюнхгаузен. Здесь тоже чего-то было накоплено.

Закончив свой последний роман «Царство Агамемнона», который, я надеюсь, ты прочтешь, я немного подустал от жесткости и авторитарности романных построений. А тут знал, что смогу это писать много-много лет, совершенно не задумываясь о том, в какую степь и почему меня повело. И этот мой кайф от того, что никто меня не держит за горло, останется и в тексте, и писать это мне будет весело и хорошо.