Владимир Раевский - [74]

Задолго до рассвета к дому Раевских пришел самый уважаемый в селе пожилой крестьянин Василий Никанорович Елпзов, давний приятель Владимира Федосеевича. Скрипнув калиткой, вошел во двор. Дремавший возле сарая старый лохматый пес Антей спохватился, хрипло залаял, но, услышав знакомый голос, подбежал к гостю, приветливо вскинул ему на пояс лапы. Елизов полушепотом поделился с ним бедой: — «Нет более твоего хозяина», направился в дом. Переступив порог дома, перекрестился, тихо поздоровался. В комнате сумрачно. Маленькая лампадка, под образом святого в углу, слабо освещала диван, на котором полулежала Авдотья Моисеевна с повязкой на голове. Позабыв заранее приготовленные слова, Елизов, стоя у порога, растерянно промолвил:

— Болеешь… Моисеевна… Может, в чем нужду имеешь, завтра мой Митяй в Иркутск поедет…

— Благодарствую, Василии Никанорович, завтра Владимир должен возвратиться. Худо мне без него. Ох, худо… — И тут же с ноткой тревоги в голосе спросила: — Что это ты, Никанорович, сегодня пожаловал ни свет ни заря?

— Тут такое дело, Моисеевна… Я собирался в Малышевку, вчерась человек оттуда был… сказывал, что Владимир Федосеевич тама сильно захворал. Ежели так, надобно привезти его домой…

Авдотья Моисеевна побледнела, лицо ее покрылось холодной испариной. Сердце подсказало ей, что стряслось непоправимое. И может, впервые за долгие годы она почувствовала необыкновенную боль в груди. Не говоря пи слова, поднялась с дивана, подошла к окну и, раздвинув занавеску, взглянула во двор, окончательно убедилась, что пришла беда: во дворе толпилось несколько человек. Но, пока в доме был Елизов, туда никто не входил.

Авдотья Моисеевна, как во сне, сделала пару шагов к дивану, тяжело опустилась на него; перед ее глазами плыли стены, потолок. Елизов что-то еще говорил, но опа по слышала. Она только нашла силы спросить:

— Оп умер?

Для прямого ответа у Елизова не хватило мужества, он, переступая с ноги на ногу, начал что-то говорить. В это время с душераздирающим воплем в комнату ворвалась младшая сестра Авдотьи Моисеевны Марфа. Порывисто обняв Авдотью, запричитала пуще прежнего. Следом за сестрой в дом начали входить родственники, соседи, знакомые. Елизов, пятясь, вышел во двор и, смахнув рукой слезу, давя щемящую боль во всем теле, направился к крестьянам, ожидавшим его.

В Малышевку вместе с Елизовым отправилось еще несколько крестьян. Не сговариваясь, они тайно решили, что если станет известен им убийца, они его прикончат. Они вспоминали тайные и открытые угрозы со стороны губернских чиновников, неблаговидные дела которых покойный смело разоблачал. Смерть Раевского до сих пор осталась неразгаданной тайной. Однако доподлинно известно, что он в тот роковой для него день выехал верхом на лошади из Александровского завода в деревню Малышевку по делам завода.

В нескольких километрах от деревни в роще его остановили трое неизвестных и потребовали слезть с коня. Как только он встал на землю, в тот же миг почувствовал сильный удар по голове. Упал с застрявшим в горле стоном. Дальнейшее он не помнил. На попутной повозке его доставили в Малышевку. Признаков ограбления не было; даже деньги, что были при нем, оказались в целости, только его оседланный конь бесследно исчез.

Несколько дней спустя Владимир Федосеевич умер. В кармане было найдено незаконченное письмо к сестре: «…Хотя я занимался такими делами, где при малейшем нарушении убеждений и правил я мог приобрести значительные деньги, но быть в разладе с моей совестью — значило бы унизить себя в собственных глазах, я смело иду к концу моей жизни».

Ночью над Олонками прошел обильный дождь. Ярко зазеленели листья деревьев и трав. Еще ранним утром на них блестели бусинки дождевых капель, но вскоре лучи июльского солнца осушили их. На улице было тепло и немного влажно. Печальный звон церковных колоколов напоминал о горестном событии: похоронах Владимира Федосеевича. Толпы людей стояли вокруг церкви. Пришли крестьяне из соседних деревень. Не обошлось и без жандармов. Два губернских жандарма на лошадях с раннего утра уже были в селе. Боясь, «как бы чего не вышло», они, не слезая с коней, наблюдали за толпой и недоумевали: столько людей не было даже на похоронах купца Кузнецова!

На кладбище гроб с телом Раевского несли самые уважаемые в селе люди. За гробом шли жена и сын Михаил, другие дети приехать не успели.

После похорон отца Михаил начал внимательно изучать все бумаги, оставленные им. Он часами просиживал в доме, никуда не выходил. В них он находил много нового для себя, начал задумываться не только над жизнью отца, но и над своей собственной. Вскоре он убедился, что не понимал отца, был равнодушен к его судьбе. Более того, революционную деятельность отца считал роковой ошибкой, как не понимавшего хода истории. Были далеки от мировоззрения отца и другие дети Владимира Федосеевича. Он не видел ни в ком из них своего духовного наследника, которому смог бы передать свою мечту, свою надежду.

Михаил извлек из сундука стихотворение отца, написанное задолго до его, Михаила, рождения, в 1828 году. Отец только прибыл в ссылку и был охвачен тоской и отчаянием: