Владимир Раевский - [72]

Раевский давно задумал оставить Завещание о передаче дома под школу. Сейчас был самый удобный случай сказать об этом жене.

— Дуняша, я решил оставить Завещание о передаче нашего дома под школу. А ты переедешь в дом, что в Александровском…

Владимир Федосеевич вопросительно глядел в глаза жены. Жена молчала. Она, очевидно, еще не совсем поняла сказанное и только спустя некоторое время спросила:

— Разве школа на твоем попечении?

— Разумеется, нет, ты это знаешь, как и то, что крестьяне много нам помогали. За добро надо платить добром. Сегодня заходил в школу. Приятно, что в ней много ребят. А помнишь, когда я впервые создал какое-то подобие школы, тогда было шесть человек желающих учиться. Существовало суеверие, что от учебы наступает «помрачение ума».

Авдотья Моисеевна молчала.

Владимир Федосеевич считал решенным вопрос о Завещании, еще несколько минут вспоминал первую школу, созданную им, но вдруг жена перебила его, осторожно спросила:

— Может, все-таки дом оставить детям? Вот и Михаил не устроен…

— Детям мы дали все, что могли, и даже сверх того. Никого из них не обидели. Дальнейшее — дело их рук и ума… У каждого из них, естественно, чего-то не хватает, и, наверное, это вполне нормально. Есть такая поговорка, если бог кого хочет наказать, он удовлетворяет все его желания. Хотя я хорошо знаю, что желаниям нет конца. Они часто порождают пороки.

— Делай как хочешь, — согласилась Авдотья Моисеевна, — но лучше дом передать после моей смерти. В Александровский завод не поеду. Здесь я родилась, здесь и умереть хочу, в своем доме!

Владимир Федосеевич подошел к жене, уселся рядом, притихшим голосом сказал:

— Коль мы начали этот разговор, Дуняша, то я хочу просить тебя, ежели всевышний призовет меня к себе, похоронить меня где-нибудь в степи, где много света.

Авдотья Моисеевна еще прежде несколько раз предлагала мужу внести деньги церкви, то есть приобрести право быть похороненным в церковной ограде. Она и сейчас сказала ему об этом и тут же спросила:

— Чего это ты сегодня о смерти начал толковать?

— Как же, чувствую, что подходит мой черед. От смерти, дорогая, не уйдешь… Я вот иногда думаю, что нелегкую жизнь мы прожили, и все равно кажется, что недавно были молоды. Хотели сделать что-то доброе для людей, но не сумели и, как сказал когда-то незабвенный Одоевский, «лишь оковы обрели». С несбывшейся мечтой так и уйдем в мир иной… Пройдет немного времени, и все забудется, придут другие поколения, у них будут своп радости и печали. Такова участь наша… Да, я позабыл тебе рассказать, Дуняша, прошлой ночью я видел неприятный сон. Батенькова нашего видел. На белом коне, в черном жупане, куда-то мчался. Увидев его, я несколько раз окликнул, но он или не услышал меня, или не пожелал остановиться и скрылся в тумане…

Авдотья Моисеевна озабоченно глядела на мужа, сказала:

— Плохой это сон, не захворал ли твой друг? Давно ведь весточки от него не было.

Владимир Федосеевич предчувствовал недоброе, но вопреки ему бодро заявил:

— Мы с ним еще должны встретиться: сколько лет собираемся, а то, что письма давно не было, ни о чем не говорит. Родные дети и те ленятся часто писать.

Под влиянием разговора с женою в тот же вечер Владимир Федосеевич сел за написание «Предсмертной думы», которую давно вынашивал.

…И жизнь страстей прошла как метеор.

Мой кончен путь, конец борьбы с судьбою;

Я выдержал с людьми опасный спор

И падаю пред силой неземною!

К чему же мне бесплодный толк людей?

Пред ним отчет мой кончен без ошибки;

Я жду не слез, не скорби от друзей,

Но одобрительной улыбки!

На другой день пришло письмо, на конверте незнакомый почерк. Обратного адреса не было. Раевский повертел его в руках, вскрыл.

«Уважаемый Владимир Федосеевич, — вслух начал читать, — выполняю последнюю волю покойного Гавриила Степановича Батенькова, сообщаю сию горестную весть и высылаю его последнюю фотографию, которую он подписал для Вас за неделю до кончины.

Елагина».

— Царство ему небесное, — вздохнула Авдотья Михайловна, перекрестилась, вышла на улицу.

Раевский долго смотрел на фотографию друга юности, а когда на нее упала слеза, положил на стол и пошел к дому священника договариваться об отпевании Друга.

Перед глазами все время было письмо Елагиной, которую знал по письмам Батенькова. Еще в молодости, когда Батеньков служил в Сибири, он был влюблен в жену своего друга Елагина. Об этом никогда ей не говорил. Это была тайна его сердца. Видимо, и Елагина не была равнодушна к нему, это стало ясным через многие годы. Елагина рано овдовела. Более двадцати лет они ничего не знали друг о друге, а когда после заключения Батеньков снова оказался в Сибири, Елагина узнала о его ужасной судьбе, пригласила его в свое имение в Калужскую губернию. После мучительных раздумий Батеньков принял приглашение и сразу же написал об этом Раевскому. Владимир Федосеевич тут же ответил ему: «В душе радостно благословил я тебя на новый путь и лучшую жизнь и перекрестился от восторга, что и в России есть такие благородные люди, как госпожа Елагина. С коленопреклонением поцеловал бы я святую руку, которой она писала тебе».