Владимир Раевский - [59]

Долгие недели он не поднимался с постели, а когда поправился и снова решил продолжать прежнее дело, Авдотья, упав перед ним на колени, заголосила:

— Володенька, не оставляй нас. Пожалей детей. Чует мое сердце, что ты погибнешь и нас погубишь. Заклинаю тебя, оставь эту проклятую работу…

— Хорошо, я подумаю…

Думать Владимиру Федосеевпчу долго не пришлось. В тот же день, вечером, по просьбе Авдотьи в дом к Раевским под предлогом проведать пришло несколько крестьян села, которых особенно уважал Владимир Федосеевич. Крестьяне слезно просили Владимира Федосеевича бросить «золотое дело». И не ушли до тех пор, пока Раевский не дал им слово, что оставит опасную работу.

Авдотья тревожилась не зря. Вскоре после этого на ее отца, возвращавшегося из Иркутска, тоже напали грабители. Отобрали лошадей и все, что он вез, а в самого дважды выстрелили и бросили на дороге. Чудом выжил отец, но остался без ног и одного глаза…

Владимир Федосеевич ждал гостя. Воскресный день близился к концу, а обещавшего приехать Пущина все не было. Особенно печалилась Авдотья Моисеевна: зря наготовила разных кушаний. Несколько раз спрашивала мужа, не перепутал ли он день приезда гостя.

— Наверно, захворал наш Иван Иванович, человек он очень аккуратный. — уже вечером выразил предположение Владимир Федосеевич.

Его догадка подтвердилась. На другой день Раевский получил письмо, в котором Пущин уведомлял, что недомогает. В письме также сообщил, что в воскресенье его товарищи ездили в Иркутск в Знаменскую церковь отпевать Михаила Орлова, скончавшегося 19 марта 1842 года в Москве.

Первым о смерти Орлова узнал Волконский, его московская родственница сообщила ему эту тягостную весть: «Никогда в Москве… ни одна смерть не вызывала такого всеобщего сожаления, как смерть Михаила Орлова. Было такое впечатление, что каждая семья потеряла любимого родственника. И это было искреннее сожаление, исходившее от сердца», — писала она.

Печальная весть поразила Владимира Федосеевича, искренне любившего Орлова за его неуемную энергию, за его страстную ненависть к рабству, к поработителям.

Несколько дней Раевский не мог ни на чем сосредоточиться. Все, как говорят, валилось из рук, так тяжело он переживал смерть Орлова. Вспоминал и рассказывал жене о совместной службе с ним в Кишиневе, о разгроме Кишиневском управы Южного общества.

Перед его мысленным взором неотступно стоял молодой, решительный, умный генерал, так рано закончивший свое земное бытие. Из рассказов Трубецкого Раевский знал, что накануне восстания 14 декабря с письмом к Орлову в Москву был отправлен нарочный. Орлова просили срочно прибыть в Петербург, ему предназначалась роль диктатора восстания. Теперь Раевский был убежден, что если бы Орлову довелось возглавить восставших, дело приняло бы совершенно иной оборот. Орлов не остановился бы на полпути, а его родной брат Алексей наверняка не успел бы повести своих конногвардейцев на каре восставших. И не было бы горестных слов самого Раевского в письме к Батенькову: «…ожидания, мысль, видения ваши — были детская ошибка. Большое, огромное, дипломатическое дело, дело всего человечества, в руках воспитанников театральной школы и дирекции».

За два месяца до смерти Герцен видел Орлова, а когда узнал о его смерти, то в дневнике записал: «Я посылаю за ним в могилу искренний и глубокий вздох. Несчастное существование оттого только, что случай хотел, чтобы родился в эту эпоху и в этой стране».

Раевские всегда радовались гостям, особенно тем из них, кого власти именовали «государственными преступниками». Сожалели, что из-за болезни не приехал, как обещал, Пущин. Ждали от него письма, но однажды утром Авдотья Моисеевна, услышав шум на улице, взглянула в окно и увидела возле ворот коляску. Узнала Пущина, взволнованно позвала мужа:

— Володя, иди встречай гостей. Иван Иванович с кем-то пожаловал. А в доме что творится!..

Владимир Федосеевич был в соседней комнате, просматривал новый номер журнала «Благонамеренный». Вышел на улицу в тот момент, когда гости подходили к дверям дома.

— Принимайте незваных гостей, — сказал Трубецкой хозяину дома.

— Всегда желанные, всегда званые, — поправил его Раевский и, поздоровавшись, протянул руку в сторону дверей: — Милости просим, господа…

Первым шагнул в дом Пущин, но на пороге почти столкнулся с хозяйкой дома. Авдотья Моисеевна нечаянно уронила кувшин молока.

— Ничего не случилось, любезная Авдотья Моисеевна. Всю вину беру на себя, — улыбнулся Пущин и взял руку растерянной хозяйки, поднес к губам, потом, указывая глазами на Трубецкого, сказал: — Знакомьтесь, это князь Трубецкой, наверное, фамилию эту слышали.

— Сергей Петрович. — учтиво склонил голову Трубецкой, — извините, что вторглись к вам без предупреждения.

— Что вы, что вы, мы очень рады вашему приезду, — молвила хозяйка и, извинившись, метнулась на кухню за тряпкой, а гости и хозяин любовались большим черным котом, подбежавшим к молочной луже.

Как часто случается, вначале хозяева и гости, не найдя общей темы для разговора, ограничивались общими фразами.

— Бой посуды — добрая примета; с древних пор так сказывают, а тут посуда, да еще с молоком — на добро, только на добро, — заметил Трубецкой.