Владимир Раевский - [55]

— Нелегко вам было. Владимир Федосеевич, считайте, что почти шесть лет вас беспрерывно судили! С нами за полгода расправились. Да суда над нами, можно сказать, и не было. Сперанский распределил всех по группам, а Николай самолично определил, кому — что. Одного Орлова братец спас от расправы.

— Но и судьба самого Сперанского незавидна, — заметил Трубецкой.

И это была правда, которую знали немногие. Еще при Александре I он попал в немилость, хотя до того был его главным советником по вопросам разработки «Государственного плана преобразования России». Царское окружение было недовольно быстрым продвижением Сперанского по лестнице чинов и званий. Пошли различные письма, ложные доносы. Были якобы «подслушаны» его тайные разговоры. Одним словом, сделали французским шпионом. Александр I решает казнить его, но прежде посоветовался со своим немецким приятелем, профессором Парротом, который ответил ему письмом: «Когда вчера доверили мне горькую скорбь Вашего сердца об измене Сперанского, я видел Вас в первые моменты Вашего гнева и надеюсь, что Вы теперь далеко отбросили от себя мысли о его расстреле. Не могу скрыть, что услышанное от Вас вчера бросает на него тяжелую тень; но в том ли расположении духа находитесь, чтобы оценить справедливость этих обвинений, имеете ли силы успокоиться и подумать, нужно ли его вам судить? Любая комиссия, созданная поспешно для этой цели, может состоять только из его врагов. Не забывайте, что ненавидят Сперанского больше всего из-за того, что Вы его подняли очень высоко. Никто никогда не стоял выше министров, кроме Вас самих. Не думайте, что пытаюсь ему покровительствовать. Не имею никаких связей с ним и даже знаю, что он меня ревнует к Вам. Но даже если предположим, что он действительно виновен — обстоятельство, которое, по моему мнению, еще никак не доказано, — то все равно должен состояться законный суд, который только и определит его вину и меру наказания. А в эту минуту Вы не имеете ни времени, ни спокойствия духа, необходимых для назначения такого суда. По моему мнению, совершенно достаточно, чтобы он был отстранен от Петербурга и поставлен под такой надзор, чтобы никаких связей с неприятелем не было…»

Это письмо спасло Сперанского. Он был отправлен в ссылку в Нижний Новгород, а через некоторое время назначен губернатором Пензы. И только весной 1821 года его вернули в столицу и назначили на пост члена Государственного совета.

Еще долго говорили о Сперанском, Трубецкой все это время молчаливо слушал, а потом вспомнил и рассказал, как Николай I, подозревая Сперанского, намеревался уличить его в предательстве и послал в каземат к нему самого Бенкендорфа.

Свой рассказ несколько позже Трубецкой привел в воспоминаниях:

«Он (Бенкендорф). — Я пришел к Вам от имени Его Величества. Вы должны представить себе, что говорите с самим императором. В этом случае я только необходимый посредник. Очень естественно, что император сам не может притти сюда; Вас вызвать к себе для него было бы неприлично; следовательно, между Вами и им будет посредник. Разговор наш останется тайной для всего света, как будто бы он проходил между Вамп и самим государем. Его величество очень снисходителен к Вам и ожидает от Вас доказательства Вашей благодарности.

Я. — Генерал, я очень благодарен его превосходительству за его снисходительность, и вот доказательство ее (показывая на кипу бумаг и писем жениных, лежавших у меня на столе и которые я получал ежедневно).

Он. — Да что это!.. Дело не в том, — помните, что вы находитесь между жизнью и смертью.

Я. — Я знаю, что нахожусь ближе к последней.

Он. — Хорошо! Вы не знаете, что государь делает для Вас… Закон предоставляет императору неограниченную власть, однако есть вещи, которых ему не следовало бы делать, и я осмеливаюсь сказать, что он превышает свое право, милуя Вас. Но нужно, чтоб и со своей стороны Вы ему доказали свою благодарность. Опять повторяю Вам, что все сообщенное Вами будет известно одному только государю. Я только посредник, через которого Ваши слова передадутся ему… Государь хочет знать, в чем состояли Ваши сношения со Сперанским.

Я. — У меня не было с ним особенных сношений.

Он. — Позвольте, я должен Вам сказать от имени Его Величества, что все, сообщенное Вами о Сперанском, останется тайной между пм и Вами. Ваше показание не повредит Сперанскому, он выше этого. Он необходим, но государь хочет только знать, до какой степени он может доверять Сперанскому.

Я. — Генерал, я ничего не могу сообщить особенного о моих отношениях к Сперанскому, кроме обыкновенных светских отношений.

Он. — Но Вы рассказывали кому-то о Вашем разговоре со Сперанским. Вы далее советовались с ним о будущей конституции России.

Я. — Это несправедливо, генерал, Его Величество ввели в заблуждение…

Он. — Берегитесь, князь Трубецкой, Вы знаете, что Вы находитесь между жизнью и смертью.

Я. — Знаю, но не могу же я сказать ложь, и я должен повторить Вам, что лицо, имевшее дерзость сообщить государю о каком-то разговоре моем со Сперанским, солгало, и я докажу это на очной ставке…

Он. — Это невозможно, Вам нельзя дать очную ставку с этим лицом…»