Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - [13]

В феврале 1907 года Набоков по решению руководства кадетов возглавил комиссию по подготовке вопроса об отмене смертной казни и об амнистии.

В 1913 году в газете «Право» Набоков опубликовал статью под названием «“Ceterum censeo…” К вопросу о смертной казни». (Отдельный интерес представляет латинское начало названия. Общеизвестна фраза «Карфаген должен быть разрушен», однако не все знают, что непосредственно этим словам предшествовали другие, как раз Ceterum censeo, которые означают «кроме того, я думаю, что». Безусловно, знакомый с этим высказыванием Набоков уже в заголовке, пусть и далеко не в первый раз, высказал свое отношение к обсуждаемому явлению.)

Так вот, в статье он оценил «кошмарную кривую» статистики исполнения крайней меры наказания, заметив, что количество казней остается на слишком высоком для цивилизованного государства уровне, хотя и снизилось в сравнении с 1907–1908 годами почти в десять раз (в 1911 году – 73 случая, в 1912-м – 126). Набоков в очередной раз указал, что смертная казнь может стать «делом случая, – может быть, настроения, индивидуального взгляда, даже прихоти». Набоков использовал каждую возможность для привлечения внимания к этой проблеме, которая, как следовало из его текста, «поддерживала и развивала инстинкты жестокости и кровожадности, убивала гуманность и уважение к человеческой жизни, человеческой личности».

И это – лишь малая толика сказанного и написанного.

Почему Набоков так отчаянно боролся не только за отмену смертной казни, но и за массу других вещей (или против, как в случае с проявлениями антисемитизма) – вопрос философский, скорее мировоззренческий. Владимир Дмитриевич был аристократом, сытым и успешным человеком, самую малость снобом, этаким эстетом-англофилом (в доме многие товары заказывались прямиком из Англии, включая еду, мыло и игрушки), без малейших материальных затруднений. К примеру, Набоков держал большой штат помощников-гувернеров-шоферов, у него только при петербургском доме – до революции! – было два автомобиля, а еще во владении находился Opel в Выре.

(В их доме работали чуть ли не полсотни человек. Вопреки этому – а может, благодаря этому? – никаким порядком не пахло. Единого управляющего не существовало. Какое-то время главной считалась очень старая экономка, которая была настолько скупой, что тайком от нее в доме ввели другой порядок. Пышным цветом цвело воровство, а заправляли всем повар Николай и садовник Егор. Последний был настолько умелым жуликом, что сумел накопить на загородный дом на станции Сиверской. Впрочем, ни Владимир Дмитриевич, ни его жена не интересовались хозяйством, не принимали в нем никакого участия: Набоков составлял меню на завтрак, но это была традиция, а не необходимость. Все оставалось в неустойчивом равновесии.)

Да, Набоков жил ровно так, как хотел, но в первую очередь он был честнейшим человеком, который никогда не поступал против совести – иное было бы с радостью зафиксировано его недругами. Он ставил превыше всего не просто человеческую свободу (хотя и ее тоже), а неприкосновенность человеческого достоинства, и всеми силами добивался достойного поведения от государства по отношению к своим гражданам.

Не думаю, что подобное поведение давалось Набокову с трудом: материальное положение позволяло ему быть честным и принципиальным, а общечеловеческая порядочность была им если не передана личными примерами предков, то унаследована генетическим путем (другой вопрос, от кого), то есть он с этим просто родился. И Набокову удалось не потерять свою порядочность ни в свои спокойные петербургские годы, ни в революционном вихре, ни в политически циклоническом Крыму, ни в Берлине, где он прожил последние годы.

Более того: автор этой книги рискует вызвать на себя гнев поклонников Владимира Набокова – младшего, но все-таки скажет, что Набоков-старший по человеческим качествам стоит значительно выше сына. Литературный гений, которым обладал Набоков-младший, бесспорен и огромен, но мы ведем речь несколько о другом. С уважением к окружающим, с восприятием мнений других людей у писателя Владимира Набокова было все совсем не так, как у политика Владимира Набокова.

…Смертная казнь была отменена только 12 марта 1917 года Временным правительством князя Львова (министром юстиции в нем был А. Ф. Керенский). Шесть дней спустя Владимир Дмитриевич Набоков опубликовал в «Речи» статью, в которой дал краткий обзор борьбы за отмену смертной казни и, в частности, написал: «Россия присоединяется к государствам, не знающим более ни гнусности палача, ни стыда и позора судебного убийства. Наверное, ни в одной стране нравственный протест против этого худшего вида убийства не достигал такой потрясающей силы, как у нас».

Набоков радовался недолго: ровно через четыре месяца, аккурат 12 июля 1917 года, смертная казнь была восстановлена: ее вернули за преступления, совершаемые на фронте. Под нее подпадали убийства, разбои, измены, побеги к неприятелю, сдача в плен, уход с поля боя и некоторые другие проступки. Вскоре после этого В. Д. Набоков выступил с речью в Петроградской городской думе и поддержал (!!!) восстановление смертной казни в свете возможной анархии, развала фронта и большевистской угрозы. Речь Набокова произвела настоящий фурор: никто не ожидал, что такие мысли могут быть высказаны одним из главных гуманистов и либералов тогдашнего общества.