Владимир Мономах - [8]

От представленной картины у него сладко заныло сердце. Он хотел именно этого и в то же время знал, что никогда так не поступит. Ему с детства внушали ставить на первое место не свои желания, а благо своей Отчизны, интересы своей страны, преуспевание Руси. Ему это вбивали в голову и отец, и мать, и первый учитель – поп переяславской церкви Святого Михаила. Имя родины было постоянно на устах его сверстников, когда они играли в войну, сражались с воображаемыми врагами. Он это слышал в разговорах старших, рассказывавших о битвах и сражениях… Неужто он все это сможет предать?

Вконец измученный думами, отправился он вечером на свидание с Белославой. Она тотчас заметила его подавленное настроение, спросила с тревогой:

– У тебя неприятности?

Он хотел рассказать ей сразу, но не хватило духу. По тому, как она встретила его, как прильнула к нему и заглянула в глаза – влюбленно и преданно, – он понял, что не в состоянии выговорить роковые слова.

Они пошли по набережной Днепра. Темной громадой надвигалась ночь, пряча в сумрачной темноте заднепровские просторы; на западе догорала зловеще-красная заря. Разговор не клеился. Наконец Белослава остановилась перед ним и, глядя ему в глаза, спросила:

– Случилось что-то неприятное?

Он понял, что не может больше скрывать разговор с отцом, ответил:

– Отец решил женить меня на английской принцессе. Говорит, что это в интересах Руси.

– А ты?

– А что я? Я ведь – князь…

Она долго стояла потупившись. Наконец подняла голову и взглянула ему в лицо. Она смотрела немигаюче, ее глаза медленно наливались слезами, слезы потекли по щекам, редкие, крупные, но она не обращала на них внимания и продолжала упорно смотреть на него. И вдруг ее будто прорвало. Она обхватила его шею, прижалась к нему всем телом и сквозь слезы и рыдания стала говорить горестно:

– Я люблю тебя, Владимир! Я никого так не любила, как тебя! Я люблю тебя сильнее, чем всех своих родных! Я забываю обо всем, когда ты рядом со мной! Я жить без тебя не могу!

– Да, да, я тебя тоже люблю, – отвечал он, медленно разжимая ее руки и постепенно освобождаясь из ее объятий. – Но что поделаешь? Жизнь сильнее нас, и мы должны подчиниться.

Наконец он отстранился от нее. И тут Белослава замерла на какое-то время, стала смотреть куда-то вниз, лицо ее сильно побледнело и сделалось неподвижным и каким-то отстраненным. Как видно, она поняла наконец, что их расставание неизбежно и с этим надо смириться. Она, будто во сне, подняла руки к своему лицу, тонкими длинными пальцами машинально поправила волосы и произнесла безжизненным голосом:

– Да, да, жизнь нас сильнее… сильнее нас обоих.

Медленно повернулась и пошла прочь, старательно и аккуратно ступая по тропинке. Он молча смотрел ей вслед.

III

Гита прибыла в Переяславль в конце лета 1075 года. Владимир с отцом и свитой встречал ее на подходе к городу. С затаенным интересом наблюдал он, как из разнаряженного возка, поддерживаемая пестро одетыми слугами, вышла высокая, худенькая черноволосая девушка, большими темными глазами мельком взглянула на стоявшую перед ней толпу и тотчас потупилась, по сухощавому продолговатому лицу ее пробежала тень; ничем другим она не выдала своего волнения. Владимир шагнул навстречу, взял ее сухую, тоненькую ручку («У Белославы кисть мягкая, нежная!»). Она сбоку, искоса взглянула на него вопросительным и заинтересованным взглядом, бескровные губы ее тронула едва заметная улыбка, которая тотчас исчезла («Пухлые, чувственные губы Белославы сводили меня с ума!»). Он повел ее к своему возку, помог сесть, сам устроился рядом, сзади взгромоздился Всеволод; молодой лихой парень с кудрявым чубом щелкнул бичом, и пара резвых коней рысью поскакала по пыльной дороге; следом на некотором расстоянии следовала свита принцессы и князя.

Некоторое время ехали молча. Наконец Владимир, наклонившись к Гите, спросил вежливо:

– Как твое здоровье? Хорошо ли себя чувствуешь?

Она ответила, не поднимая глаз:

– Спасибо, князь. Здорова. И тебе здоровья желаю.

– Благополучно ли складывался путь до Переяславля?

– Хорошо доехали.

Владимир подивился, что Гита довольно сносно говорила по-русски. Он не ожидал, что за несколько месяцев она сумеет выучиться чужому языку, и это Мономах по достоинству оценил. Спрашивать было не о чем, да и не хотелось, ничем другим она его больше не заинтересовала. Он легонько вздохнул («Почему на ее месте сидит не Белослава? Мы бы с ней сейчас болтали без умолку!») и, откинувшись на спинку сиденья, молча просидел до конца пути.

Во дворце их ждали накрытые столы. Владимир и Гита сели во главе стола, по обе стороны от них отец и мачеха. Он думал, что Гита будет вести себя заискивающе, добиваясь его расположения, но она на него совсем не обращала внимания, лишь с достоинством отвечала на приветствия. В разгар веселья родители отошли по делам, а к Гите подсел Олег, был, как всегда, сама вежливость и любезность, разве что не расстилался перед ней. Наговорившись, пригласил в круг танцующих. Там она, тоненькая, худенькая, в русском женском уборе, сшитом из дорогих греческих тканей, плыла среди веселившихся людей, а он чертом вертелся вокруг нее. «Крутись, крутись, – удивляясь своему злорадству, подумал Мономах. – Не жалко, если и совсем заберешь эту заморскую птицу. А вот я из-под носа у тебя увел Белославу, так тебе и надо, бабскому угоднику!» Потом Олег и Гита вернулись к столу и продолжали увлеченно о чем-то беседовать.