Владимир Маяковский. Роковой выстрел - [19]
Таким образом, и начало, и конец рассказа Достоевского в изложении Розанова имеют, как представляется, прямое отношение к «Про это».
Что же касается текстуальной близости «полета на звездочку» в «Сне смешного человека» и полета к Большой Медведице в «Про это», то об этом писала, приведя вполне убедительные примеры, И. Шапиро-Кортен лет 50 тому назад. Вот эта цитата: «Я… взглянул на небо… явно можно было различить разорванные облака, а между ними бездонные черные пятна. Вдруг я заметил в одном из этих пятен звездочку и стал пристально глядеть на нее. Это потому, что эта звездочка дала мне мысль: я положил в эту ночь убить себя»[57].
Вместо этого Смешной Человек идет проповедовать, зная, что его не примут, как и Христа: «Я иду проповедовать, я хочу проповедовать – что? Истину, ибо я видел ее своими глазами… О, я бодр, я свеж, я иду, иду, и хотя бы на тысячу лет.
Но вот этого насмешники и не понимают: «Сон, дескать, видел, бред, галлюцинацию»[58].
Все это произошло со Смешным Человеком, разумеется, после «полета». И. Шапиро-Кортен приводит этому соответствие из «Про это»:
Еще одна цитата из Достоевского оказывается созвучна новому эпизоду «Про это»: «Мы неслись в темных и неведомых пространствах… И вдруг какое-то знакомое и в высшей степени зовущее чувство сотрясло меня: я увидел вдруг наше солнце!.. Но мы быстро приближались к планете… Я… стал на этой другой земле в ярком свете солнечного прелестного, как рай, дня»[59].
У Маяковского этому соответствует:
Приведенными примерами дело, конечно, не ограничивается. К «Сну смешного человека» мы еще вернемся. А сейчас обратимся к рассказу Достоевского «Слабое сердце». И. Шапиро-Кортен сопоставила в своей работе, условно говоря, три «сцены на мосту», отразившиеся в «Про это»: из «Слабого сердца», «Двойника»[60] и, разумеется, «Преступления и наказания».
Однако сцена на мосту из «Слабого сердца» – лишь знак обращения к сюжету повести. А сводится он к следующему. Живут вместе два молодых чиновника, один из которых решил жениться. Однако он так привязан к своему другу, что предложил ему после свадьбы жить со своей семьей. (Не исключено, что именно здесь находится связь между Достоевским и Чернышевским, чье «Что делать?» было чрезвычайно значимо для Маяковского, в частности, в рассматриваемом контексте, к которому нам еще предстоит вернуться.) Лишь незаконченная работа по переписке тетрадей для департамента, а их целых шесть, мешает свадьбе. И герой рассказа обрекает себя на добровольную разлуку с невестой вплоть до окончания работы. Но в итоге, так и не выполнив ее, чиновник сходит с ума. А завершают повесть слова, лишний раз подтверждающие, что «Слабое сердце» и «Преступление и наказание», кажется, не случайно слились в один сюжет в поэме Маяковского: «За что же ее убивать? Чем она виновата! (невеста, которую чиновник едва не убил. – Л.К.), – проворчал он мучительным раздирающим душу голосом. – Мой грех, мой грех!..»[61]
Как видим, этот текст лишь подразумевается. Он отсутствует среди цитат из Достоевского в «Про это». Об этом надо догадываться. И здесь мы снова хотим вернуться ко «Сну смешного человека» и разговору Маяковского с Левидовым о нищенке. Приведем этот пропущенный Розановым в «Семейном вопросе в России» эпизод: «И вот, когда я смотрел на небо, меня вдруг схватила за локоть эта девочка. Улица была уже пуста, и никого почти не было… Я обернулся было к ней лицом, но не сказал ни слова и продолжал идти, но она бежала и дергала меня, и в голосе ее прозвучал тот звук, который у очень испуганных детей означает отчаяние. Хотя она и не договаривала слова, но я понял, что ее мать где-то помирает или что-то там с ними случилось, и она выбежала позвать кого-то, найти что-то, чтобы помочь маме. Но я не пошел за ней…»
Здесь нетрудно вспомнить историю детей Мармеладовых из «Преступления и наказания».
И чуть далее: «Я знал, что уже в эту ночь застрелюсь наверное, но сколько еще просижу до тех пор за столом – этого не знал. И уж, конечно бы, застрелился, если бы не та девочка»[62].
Таким образом, мы можем констатировать, что «достоевский» слой у Маяковского конструктивно подобен «достоевскому» слою Розанова. Так что отсылы к тем или иным текстам могут быть мотивированы как чисто формальной близостью текстов, так и определяться сюжетными или личными мотивами. И Маяковский, и Розанов при этом исключительно часто используют ссылки на свои более ранние сочинения, а подобные ссылки у Маяковского обычно мотивированы связями с текстами Розанова.
Наконец, кроме прямых и косвенных отсылок, кроме автоцитирования, необходимо отметить еще один вид межтекстуальной связи.
Мы бы назвали его актуализацией генетически не связанного мотива из текста, например, Розанова, в нашем случае – Маяковского. Примером такой актуализации оказывается мотив «почерка» человека в контексте проблемы «пола» в «Людях лунного света». Розанов пишет:
