Владеющие - [4]

В гостиной скрипнула дверь. В спальню вошел, осипло пыхтя, Виктор Петрович Кудрявцев, доводившийся Андрею Лугарину дядюшкой по материнской линии. Как бы в насмешку над этой фамилией абсолютно лысая голова осанистого старика сверкала в солнечных утренних лучах, пробившихся через верхнее резное оконце.

Граф Кудрявцев вот уже несколько лет отошел от всех дел, жил в своем рязанском поместье. А прежде он был довольно заметной личностью Петербургского светского общества. Человек чести, многих талантов, служебного рвения. В прошлом бравый гусар и мот, служил начальником Восточного отдела Посольского Департамента. Работал по четырнадцать часов в сутки без выходных, требовал того же от подчиненных, имел безграничное доверие Государя.

— Вставай, Андрюша, к чаю поскорее. Очень серьезный разговор до тебя есть, — хмуро сказал старик, тяжко привалившись плечом к дверному косяку. Стегнул жестким взором по обнявшему вышитую пуховую подушку любимому племяннику и тяжко вышел. Уже не держали ноги прежнего гусара и гуляку, но по-прежнему плечи высоко, спина пряма, рука тяжела, что изредка чувствовал на своих красивых мордасах озорной до баб кучер Степашка. Впрочем, барские синяки лишь придавали ему куража и уважения у дворовых ветрениц.

Лугарин недоуменно подвигал изящными длинными пальцами, сморщил аккуратный носик, прищурил синеющие притягательной поволокой миндалевидные глаза и стал одеваться. В таком встревоженном состоянии за эти полгода самовольной деревенской ссылки он дядюшку еще не видел. Из-за похмельного синдрома после вчерашних двух бутылок шампанского в мозгу метались, но никак связно не складывались обрывки мыслей. Может быть, в Петербурге дознались о беглеце-дуэлянте, и сюда мчит жандармская кибитка? Эх, надо было тогда признать свою вину, но ведь опрокинувшийся после меткого выстрела в пушистый снег московский дворянчик сам напросился. Да что теперь, как говорится, после сеновала о девичестве горевать…

В гостиной на столе пыхтел громадный самовар, сверкая округлыми медными боками. В воздухе завис пряный аромат свежеиспеченных булок с маком. На овальном серебряном блюде громоздились восточные сладости и фрукты: халва, курага, инжир, хурма и прочая дребедень, по мнению Андрея, — почитателя изысканной французской кухни с ее устрицами и грибными соусами. А дядюшка предпочитал плов и пахлаву. Этому было вполне логичное объяснение, — в молодости Виктор Петрович много лет провел в странах Аравийского полуострова, бывал в Турции, в Бухаре и прочих азиатских местах, о чем он любил иногда напомнить племяннику в вечерних застольях.

— Вчера вечером я получил письмо от своего старинного друга Ахметгали Давлетшина. Он умирает… — вдруг тихо проговорил Кудрявцев. Андрей в недоумении вытаращил глаза, закашлялся, расплескав из чашки на скатерть горячий ароматный травяной чай. Виктор Петрович, болезненно хмурясь, потер ладонью позвонки между спиной и затылком, продолжил:

— Это было лет тридцать лет тому назад. Мы познакомились с князем Давлетшиным на одном из балов в Посольском департаменте, где оба только начинали служить. Он знатного татарского рода, по ихнему — бай. Он как-то вскользь поведал мне, что по семейным преданиям его предок Давлетша был наместником хана Батыя в псковских землях, а единственную и любимую жену основателя рода Давлетшиных звали Ольга. Было у них семеро детей. Вскоре нам довелось оказаться рядом с Ахметгали в баталии. Во время войны против Наполеона князь Давлетшин командовал уральским полком, состоящим из татарских и башкирских конников. Он был очень храбр в боях, за что Государь пожаловал ему большое поместье и земли вблизи Уфы. Мы с ним очень сдружились. Ахметгали имел большую тягу к учению, к европейской культуре, он оставил подле себя одного пленного. Француз обучил князя вполне сносно говорить не только на французском, но и на английском языке, а после войны князь Давлетшин забрал этого француза в свое поместье под Уфой.

Через десять лет после войны наши пути снова пересеклись. Да так чудно, что теперь все случившееся мне кажется восточной дивной сказкой, а не былью. Впрочем, не удивлюсь, если ты, Андрюша, не поверишь ни единому моему слову, сочтешь меня за выжившего из ума старика. Молчать об этом столько лет было так нестерпимо. Но теперь князь Ахметгали этим письмом с меня снял клятву хранить нашу тайну. Если хочешь послушать мой рассказ об изумруде «Мерцающий», тебе нужно дать слово повиноваться далее мне во всем. А это может быть смертельно опасно. Впрочем, если тебе неинтересно, или если ты боишься, то скажи, и я замолчу…

— Ох, дядюшка, нет вы все же великий дипломат. Это ж надо так заинтриговать, тут дьяволу кровию распишешься, лишь бы подобную тайну прознать. Теперь я понимаю, каким манером Вы соблазнили половину петербургских красавиц в свое время, — Андрей, наконец, глотнул охладевшего чаю, — А что до смертельной опасности, так для меня, право слово, любое избавление от нынешней тоски, пусть даже на краю могилы предпочтительнее. Говорите, дядюшка, я весь внимание, и я весь в вашей власти!

— Вот и ладно, Андрюша. Слушай, и вот те крест, что все это правда, а не чудный вымысел, — разом просветлел старик, начал говорить. Перед мысленным взором Лугарина живописно развернулась удивительная картина…