Владетельница ливанского замка - [29]

— Вот квитанция телеграммы, которая ему только что отправлена: 3, улица Марны, Ланьи, — верно? Я прошу его спешно вернуться сюда.

— Он вернется, генерал.

— Знаю. Но прошло едва три месяца, как он уехал. Он использовал только половину своего отпуска.

— Он сядет на первый же пароход, генерал. Через двадцать дней, самое позднее, он будет среди уцелевших.

— Да, — сказал Гуро. — Через двадцать дней! Как это долго! Там только Руссель…

— Руссель храбрец!

— Храбрый, пожалуй, даже слишком храбрый, как вы только что сказали. И ему нет еще двадцати четырех лет.

Наступившее тяжелое молчание было прервано наконец первыми тактами нового танца. Генерал встал.

— Сойдем, — сказал он. — Я не хочу, чтобы наше отсутствие заметили внизу. Позвоните полковнику Приэру, чтобы он явился завтра утром, как можно раньше, в мой кабинет, и приезжайте с ним сами.

— Где же вы были? — спросил меня Гобсон. Графиня Орлова разыскивает вас повсюду. Уже около часа. Мы все согласны ехать к ней теперь же.

Мне показалось, пока он говорил, что я улавливаю в его словах какой-то оттенок насмешливого вызова. Что знал этот человек? Какое участие он мог принимать в этой мрачной катастрофе? Сколько бы я отдал, чтобы узнать это!

Ательстана шла нам навстречу, под руку с Рошем.

— Гобсон сказал вам? Мы уезжаем по-английски. Я увожу на моей машине лейтенанта Роша и испанского консула. Вы же, Гобсон, позаботьтесь о капитане и о моих других гостях. Нас семеро, — этого достаточно.

Травы, печальные травы, бледные цветы, вы колышетесь несколько недель весною, волнами, куда ни посмотришь, на хмурых плоскогорьях Джезире, — вы, призрачный саван, покрывающий израненные тела моих товарищей. Ничего кругом, кроме жалобы ветра, сухого стрекотанья саранчи и маленьких тушканчиков. Ферьер, д'Оллон! Кто знает муки ваших последних минут! И как бы вы обошлись с тем, кто явился бы сказать вам, что ту ночь, когда я узнал, что вас больше нет на свете, я провел не в слезах о вас? Куда я еду теперь в автомобиле, управляемом этим иностранцем, который, может быть, и был вашим палачом, гораздо больше, чем зарезавший вас бедуин? Куда я еду!.. О! Как ясно я слышу в эту минуту скрежет колес…

Обоим автомобилям понадобилось не больше пяти минут, чтобы проехать расстояние от резиденции до сосен виллы, принадлежавшей графине Орловой, на холме св. Дмитрия. В этой вилле я и посетил ее восемь дней тому назад. Она жила здесь только временно, с мая до ноября, во время своего короткого пребывания в Бейруте. Остальные летние месяцы она проводила в Калаат-эль-Тахаре. Зимой ей случалось запираться там на целые недели.

Службу на вилле несли трое слуг-египтян, в длинных льняных рубахах белого цвета с золотыми галунами. Она сказала одному из них по-арабски:

— Скажи шоферу, чтобы он подал в четыре часа. Я вернусь в замок утром.

Мы прошли в зал. Подали холодный ужин. Рядом, в будуаре, видны были два приготовленных игорных стола. Гобсон потер руки.

— Покер? — сказал он.

— Поиграйте сначала, если хотите, — сказала Ательстана. — А потом мы поужинаем.

— Я не играю, — сказал Рош.

— Я тоже, — сказал я.

— Вы составите мне компанию, — сказала графиня. — Бывают ночи, когда я ни за что не могу прикоснуться к картам.

— Нас всего четверо, — проворчал Гобсон. — Это неинтересно. Значит, бридж?

— Бридж, — сказал Рош, — идет. Играю.

— Будем играть с выходящими.

— Согласны, — сказали трое остальных и распаковали колоду.

— Идемте, — сказала мне Ательстана.

В углу зала, где были набросаны грудой ковры и подушки, она полулегла.

— Сядьте здесь, рядом со мной. Чего вы хотите? Виски!

— Виски.

Мне надо было пить, пить, чтобы ненавидеть себя, чтобы на мгновение отогнать видение убитых, распростертых среди высоких трав.

В будуаре началось столкновение «контров» и «сюрконтров»

Ход событий позволит читателю этих строк составить о графине Орловой представление, которое они сочтут правильным. Я же могу сказать только одно: с этой минуты началась ее власть надо мною. Жестокая ирония судьбы: пережитое мною потрясение облегчило ей задачу. Я чувствовал, как мало-помалу все мое страдание обращалось в любовь. Но с какой чудесной интуицией эта женщина, обычно воплощенная насмешка и равнодушие, — нашла в нужную минуту средство стать воплощенной нежностью!

Она серьезно наблюдала меня.

— Что с вами?

Я хотел ей ответить что попало.

— Нет, не говорите. Не говорите пока ничего. Это будет неправдой. Я бы это почувствовала. Я бы обиделась. Дайте мне папиросу. Я видела, что вы курите только французский табак. Я люблю крепкий.

Она перестала глядеть на меня. Ее глаза блуждали по ковру на который она облокотилась.

— Посмотрите, — сказала она, — как он красив. Она тихонько ласкала густую темную ткань.

— Это охотничий ковер. Он сохранился со времен Сафидов — великой персидской эпохи. Вы любите ковры? Я всегда обожала их. Когда я была ребенком и меня запирали — я была невыносима, — я ложилась на ковер в своей комнате, — он был почти такой же красивый, как этот, хотя в другом роде. Благодаря ему я никогда не скучала. Каждый раз я находила в нем новые узоры — красоты, которых я раньше не замечала. Он был для меня целым миром.