Вкус желания - [49]

И туг он выпустил ее, внезапно отдернув руку. Он спрыгнул со стола и смотрел на нее с удовлетворенной улыбкой на губах, поцелуев которых она так отчаянно жаждала.

— Видите, я уверен, что уже мог бы овладеть вами сто раз самыми разными способами, — сказал Томас, пряча руки глубоко в карманах, чтобы скрыть их дрожь.

Они дрожали от желания привлечь ее в свои объятия, уложить на пол и овладеть ею любым из известных способов — прямо, сбоку, сзади. Все равно как, лишь бы усмирить невыносимую жажду обладать ею, в последний месяц пожиравшую его заживо.

Он отвернулся, чтобы не показать ей этого, будь проклято его очевидное возбуждение.

— Почему вы это сделали? — спросила она охрипшим, срывающимся голосом.

Томас полуобернулся к ней, удивленный вопросом и ее прямотой.

— Чтобы кое-что доказать, — ответил он после долгой паузы.

Амелия поднялась со стула и направилась к нему. Томасу захотелось закрыть глаза, чтобы не поддаться соблазну, но он понимал, что это было бы проявлением слабости. Она могла бы использовать ее против него и съесть его живьем.

— И что вы доказали? — спросила она, и теперь ее гордое звучал холоднее и спокойнее.

Что, черт возьми, можно на это сказать? Что он хотел доказать, что владеет собой?

Принимая во внимание его теперешние чувства, он не мог отважиться на такой откровенный обман.

И прежде чем он успел собраться с мыслями, чтобы дать разумный ответ, она прижалась к нему, ее стройные руки обхватили его за шею, и она заставила его опустить голову.

И сразу же на него обрушилось множество ощущений: аромат чего-то невообразимо нежного и женственного и прикосновение нежной женской плоти. Испытывая мучительное возбуждение, Томас не находил в себе силы сопротивляться ей, а еще меньше — себе. Он обхватил ее лицо обеими руками и прижался к се губам.

Желание и жажда обладать ею уничтожили последние следы сдержанности. Месяц самообуздания и сдерживаемого желания — все это излилось в его поцелуе. Ее голова оказалась на его плече, а его руки блуждали по всему ее телу. Его ладонь коснулась ее груди, потом сжала эту нежную женскую плоть.

Соски ее напряглись и отвердели под шелком корсажа, когда он принялся их потирать, а потом и пощипывать. Ее дыхание прервалось, из ее груди вырвался приглушенный стон.

Ему хотелось обнажить эти груди и насладиться их видом. В мечтах он не раз приникал губами к этим нежно-розовым бутонам. Господи! Желал ли он когда-нибудь женщину больше, чем теперь? Похоже было, что с тех пор прошла вечность.

Она отвечала на его поцелуи со всем пылом невинности. Губы ее раскрылись, и ее неопытный язык оказался способным повергнуть на колени любого мужчину.

— Господи! Я хочу вас!

Он воспользовался свободной рукой, чтобы привлечь ее еще ближе и заставить ее бедра соприкоснуться с ним. Но на пути этой страстно желанной близости оказалось препятствие из нескольких слоев ткани.

Так же быстро, как она сжала его в объятиях, Амелия выпустила его и поспешила отступить на безопасное расстояние — к столу, возле которого остановилась, прижимаясь к нему спиной. Томас испустил тихий мучительный стон.

Ее губы были все еще припухшими от его поцелуев, волосы растрепались, и отдельные их пряди упали на плеч и водопадом темно-шоколадного шелка. Она прижала к губам дрожащие пальцы и смотрела на него глазами, в которых все еще полыхала страсть.

— Что все это значит?

Он с трудом узнал свой голос.

Несколько секунд она молчала. Возможно, не могла ответить потому, что грудь ее бурно вздымалась и опускалась, а дыхание было неровным.

— Я поцеловала вас, потому что вы высокомерный самонадеянный тип, считающий, что может сделать из меня дуру, потому что все свои зрелые годы посвятил изучению единственного искусства — как заставить женщину испытать наслаждение. Но полагаю, что вы не довели свое искусство обольщения до совершенства. Примите, милорд, мои поздравления.

Томас сознавал, что его оскорбляют, но ему было все равно. Его тело еще помнило ее, руки до боли жаждали прикоснуться к ее спине и продолжать с того момента, на котором они остановились. Ощущая тяжесть своего желания и возбуждения, все, о чем он мог сейчас думать, — это запереть дверь и овладеть ею, прижав ее к стене, или бросить на пол, на ковер возле камина. Скользнуть в этот влажный жар, овладевать ею снова и снова до тех пор, пока она не забудет собственное имя, а он не забудет о том, что он учтивый и цивилизованный джентльмен.

— Понимаю, то, что я сказала о вас на балу, задело вашу гордость, — продолжала она ровным тоном. — Моя реакция на вас доказала, что я была не права. И вот я признала ваше сексуальное превосходство и мощь. А теперь не оставите ли вы меня одну?

Томас с трудом воспринимал то, что слышал. Таких слов он не ожидал. И не предполагал, что она способна признать свою неправоту, а потом спокойно попросить его доставить ее в покое.

— Принимая во внимание только что сказанное вами, вы уверены, что хотите, чтобы я удалился?

Амелия отвела глаза, пригладила волосы ладонью и кивнула.

Позже он уверял себя, что все к лучшему. Он пришел к заключению, что больше не хочет вести эту игру обольщение. Она заставила его почувствовать себя мелким и ничтожным, и он в самом деле оказался бы именно таким, если бы продолжал гнуть свою линию. Итак, с этим покончено. Игра закончилась. Теперь ему придется играть роль, отведенную для него. То есть роль ее опекуна и работодателя. А это означало, что он должен уйти… немедленно.