Вкус смерти - [7]

— Я не хочу аппендицит.

— Спокойно, парень. Вопрос не стоит так — хочу, не хочу. Все куда проще: надо или не надо. Я говорю: надо. Значит, так будет.

— Я здоровый совсем. У меня нормальный живот.

— Не бойся, в живот к тебе не полезут. Хирург сделает надрез и наложит шов. Будешь лежать в больнице по советскому паспорту. Ты знаешь, что такое алиби?

— Это когда преступник говорит, что он никого не убивал?

— Почти угадал. Операция даст тебе право говорить боссу: у меня алиби, шеф. Меня прихватило в лесу, я вышел на дорогу. Ехала машина. Отвезла в больницу. Мне сделали операцию. Операция — твое алиби.

Ныым несколько раз резко откинул голову, стукаясь в ярости затылком о сосну.

— Ой, я поппался!

— Да уж, — согласился Прасол. Он заметил, что, ударяясь головой о дерево, эстонец делал это не во всю силу — берегся. Значит, хотел жить; значит, вынужден будет смириться с положением, в котором оказался. — Хватит дурить! Побереги башку! Вставай!

Ныым поднялся, шевельнул плечами, расправляя их.

— Сейчас мы отсюда отчалим, — сказал Прасол. — Оставаться здесь нельзя. Говорить будем в другом месте. И учти, я все время стану проверять, говоришь ты всю правду или что-то скрываешь. Будешь врать — знай, твой аппендицит окажется смертельным.

— Понимаю.

— Тогда начнем. У тебя есть связь со своими?

— Та.

— Где рация?

Ныым обошел валун и носком кроссовки показал на куст можжевельника. Прасол без труда обнаружил тайник — зеленую пластмассовую коробку, врытую в грунт у валуна. Портативная рация «моторолла», запасные батарейки, патроны к «Макарову» россыпью, несколько плиток шоколада, две банки пива «Скол»…

Оставив тайник нетронутым, Прасол поднялся с колен.

— Теперь пошли.

Они расположились километрах в двух от места, где был задержан Ныым, на противоположной стороне шоссе. Новая позиция позволяла Прасолу контролировать обстановку и давала возможность загодя увидеть людей, которые могли появиться со стороны границы.

— Теперь, Ныым, ты будешь отвечать на мои вопросы. — Чтобы заранее предупредить рецидив упрямства, Прасол вынул из кармана гранату и понянчил ее на ладони. — Помнишь наш уговор?

— Да.

— Кто возглавляет вашу банду?

— Мы не пантта.

— Банда, Ныым, банда, но об этом поспорим потом. Сейчас отвечай: кто командир?

— Господин Рауд. Значит Железный. Это его псевдоним.

— Имя, фамилия?

— Хуго Мерри.

— Кто он, откуда?

— Я не все знаю. Только немного. Он из Таллинна. Приехал из Штатов. Американский эстонец…

— Сколько человек у Железного?

— Восемь.

— Кто это?

— Разные люди.

— Называй.

— Один Ныым. Это я.

— Псевдоним?

— Мой? Хальяс — Зеленый. Потому что самый молодой.

— Я бы назвал тебя Рыжим. Как это по-эстонски?

— Пруунпунане. Только так нельзя. Будет сразу видно — это я.

— Согласен. Перечисляй дальше.

— Дальше Халл — Серый. Это Курт Соо. Из Тарту. Валге — Белый. Георг Лиллевяле. Из Пярну…

— Кто же у вас Красный?

— Красный значит советский. Таким никто не хочет. И голубым…

— Эстеты, — заключил Прасол.

Выяснив состав банды, он перешел к другим вопросам.

— Где расположена ваша база?

— Недалеко. От границы пять километров. Метса талу. Как это? Лесной хутор, вот. Три дома, сарай…

— Где переходите границу?

— Можно где хотим. Никакой охраны.

— Я спросил не где можно, а где переходите.

— Через турбасоо — торфяное болото. Кто не знает, тот там не пройдет. Мы знаем…

В какой-то момент Ныым почувствовал, что настороженность русского ослабела. Он увлекся допросом, и дотоле суровое лицо стало мягче, голос — менее жестким.

Тряхнув за спиной скованными руками, Ныым попросил:

— Снимите с меня, как это, кёерауад. — Он все же вспомнил слово. — Наручники…

Прасол пристально поглядел на Ныыма. Тот не выдержал взгляда, отвел глаза.

— Подождешь. Надо привыкать к тому, что ты на привязи. Меньше свободы — меньше глупостей сделаешь. Постепенно привыкнешь. Лошадь тоже к седлу не сразу привыкает…

— Я не лошадь…

— Ты хуже, Ныым. Ты осел.

— Зачем так говоритте?

— Не дошло? Объясняю. Когда ваши политики и интеллигенты куражатся, стараются показать, что им наплевать на Россию, на интересы русских, живущих в Эстонии, — это даже нормально. У ваших интеллигентов давно мозги деградировали. Но ты из простой трудовой семьи, так? Твой хлеб в твоих руках. И все же ты с оружием полез в Россию. Ради каких интересов? Во имя родины? А кто ей угрожает?

Слово «родина», произнесенное русским, будто укололо Ныыма. Он нервно дернулся, опустил голову. Два дня назад почти такой же разговор о родине шел в другом месте: на базе отряда Железного.

Вечером, после дня напряженных военных занятий, боевики устроились за грубым деревянным столом в просторном деревянном доме и отдались национальному эстонскому развлечению — по-черному пили. Белый — Георг Лиллевяле — всегда был суур исамаалане — большой патриот. Он поднял свой стакан повыше и, обрывая разговоры, предложил тост:

— Пусть стоит надо всеми наша прекрасная великая родина — кодумаа… Выпьем, друзья!

— Иди ты! — оборвал его Железный. — Лучше выпьем за баб!

— Родина — это святое, — пытался возражать Белый.

— Кодумаа, кодумаа — родина, родина, — вновь оборвал его Железный. — Вам долбят эти слова, а вы верите, что в них большой смысл. Теперь скажу я, а вы все подумайте. Что лучше — жить на родине с дыркой в кармане или с открытой кредитной карточкой в Штатах? Только ты, Серый, не разевай рот. В Тарту, я знаю, вы все патриоты. Но ни один из вас не держал в руках кредитной карточки. Для тебя болото возле хутора — граница мира. А я вам скажу, мне плевать на то, что вы зовете родиной! Дурак тот, кого распирает гордость, что он эстонец. Однажды в Оклахоме меня спросили, откуда я. Ответил: «Из Эстонии». У янки глаза как у рака вылезли. «Эстонь? Где это? На Аляске?» Я тогда еще был патриот вроде Белого. Сказал: «От нас недалеко Финляндия». Янки башкой закрутил: «Ай доунт ноу — не знаю». Тогда я переступил через себя и сказал: «Россия». — «О, Раша, Раша! — и он меня тут же по плечу похлопал. — Гуд, вери гуд!»