Вкус полыни - [8]

Лифт привез нас на девятый этаж, еще одним лестничным маршем выше был выход на чердак, а с площадки вела металлическая лестница на крышу. Над ней, в щели неплотно закрытой двери, виднелось темно-синее вечернее небо с дрожащей яркой звездочкой.

— Венера, — со знанием дела сообщил Саша.

Мальчики выбрались на крышу, а мне даже не пришлось подниматься по лестнице — они легко втянули меня за руки. Я выпрыгнула на крышу и ахнула:

— Ой, как красиво!

Передо мной раскинулся вечерний город. Пока мы лезли на крышу, сгустились сумерки и включилось уличное освещение. Улицы и проспекты расчертили ровные пунктиры фонарей белого и сиреневатого оттенка, в сквере уютно зажглись теплые желтоватые парковые светильники, вдали над ДК вспыхнула неоновая надпись «Дворец культуры «Энергетик», на самых высоких и красивых в городе домах загорелись чистыми яркими цветами гербы СССР, над магазинами, горсоветом, кинотеатром, поликлиникой засветились разноцветные вывески. Я редко бывала по вечерам на улице, и всегда радовалась этому праздничному многоцветью. А сверху я вообще видела свой город впервые.

— Ты не туда смотришь, — Сашко потряс меня за плечо, — вон туда глянь, — он показал точно в другую сторону.

Я обернулась. Прямо передо мной на краю крыши сияла электрическими лампочками огромная надпись «Слава труду!». Снизу буквы не выглядели такими громадными, а вблизи оказалось, что они даже выше роста моего папы.

Я зажмурилась.

— Алиса, к краю не подходи, — Саша крепко держал меня за руку. — Вот отсюда видно.

Мы встали в проёме между буквами.

Порывы теплого ветра приносили то запах сыроватой прошлогодней сосновой хвои из леса, то цветущей черемухи из речных зарослей, то нагретого за день и еще не остывшего толя и битума с крыш.

Слева светились окна нашего микрорайона, и светлые песчаные дорожки делили на треугольники темный сквер Дружбы народов. Посреди сквера как будто бы совсем близко, почти вровень с нашей верхотурой, возвышалась светлая металлическая конструкция Дерева дружбы народов. В желтых пятнах фонарей можно было разглядеть гуляющих, доносились измененные эхом голоса, смех и позвякивание велосипедного звонка. Даже шелест листьев был отчетливо слышен. По улице быстро прошла легковая машина. Впереди светился стеклянный аквариум автовокзала, рядом с ним стояло несколько пустых львовских автобусов. Еще дальше раскинулась темная масса леса, в которой виднелись редкие огоньки — АТП, железнодорожные светофоры, цементный завод, еще что-то мне не известное. А за лесом вдоль горизонта расплылось малиновое зарево. Как будто растеклось вокруг ярко освещенной ЧАЭС, от трубы второй очереди, зловеще подсвеченной красным. Видно было, как колеблется воздух — сильно мерцали огни, отсветы далекого пламени плясали на стенах, вентиляционная труба как будто дрожала в горячем мареве.

— О-о-ой… — вырвалось у Саши.

— Зыко, скажи?! — радостно засмеялся Сашко.

Не помню, сколько мы простояли так, молча глядя на зарево над станцией — апокалиптическая картина завораживала. Спохватились мы, кажется, только когда совсем стемнело.

Спускаясь на лифте мы, кажется, все-таки попались на глаза вредной бабусе, о которой предупреждал Сашка, и получили от нее нагоняй. Когда пришли домой, тетя Люба уже была там и места себе не находила, разыскивая нас и расспрашивая соседей. Потом она вроде бы поила меня теплым молоком и говорила, что моя мама придет с минуты на минуту, а у меня слипались глаза, и я не заметила, как заснула, не дождавшись мамы.

Проснулась я в комнате у тети Любы, на диванчике, заботливо укрытая уютным шерстяным пледом, обнимая Сашиного плюшевого мишку, оттого, что меня тормошили родители.

— Алиска, просыпайся, — щекотал меня папа. — Подъём! Поедем гулять!

— Алечка, вставай, за нами автобусы скоро придут, — вторила ему мама.

В окно били яркие солнечные лучи. Теплый весенний ветерок из форточки трепал тюлевые занавески. Саша с озабоченным видом ходил по комнате, собирая в пакет книги и еще какие-то мальчишечьи ценности, а тетя Люба напевала на кухне, позвякивая посудой.

— Какие автобусы? — спросонья не поняла я.

Автобусы пришли днем, когда мы были уже собраны, одеты для выезда на природу и стояли внизу у подъезда. Но и тогда мы ничего не понимали. Папа как раз прибежал из «Березки» и вручил нам с Сашей по целой бутылке тархуна — «Смотрите-ка, что я достал! Там такая давка, как будто конец света — дефицит выбросили!» Мы разместились на заднем сиденье, мама взяла меня на руки. Тархуна в тот момент мне почему-то совсем не хотелось.

И когда наш «лиазик», уже выехав из города, поднялся на мост, и пассажиры приникли к окнам, разглядывая станцию в синеватом дыму, над которой кружили вертолеты, я почему-то обернулась и через мамино плечо сквозь грязноватое заднее стекло стала смотреть на удаляющийся город. И неожиданно даже для себя непонятно отчего вдруг горько-горько заплакала.

Я открыла глаза. Приветливо улыбающийся техник снимал с моей головы электроды.

Я ощутила непривычное облегчение. Как будто, поделившись с посторонними людьми своими детскими воспоминаниями, сняла с души груз, мучивший меня долгие годы.