Вкус пепла - [26]

Возбужденный и всецело поглощенный забытыми ощущениями, отдаваясь им всем своим существом, опьяненный запахами хлева, по которым изголодался так же, как и по другим запахам своей родной земли, он не обратил внимания на ее слова. Похлопав корову по спине, довольный, что она взмахами хвоста ответила на его ласку и повернула голову, чтобы посмотреть на него, он дрожащими руками взялся за вымя. А когда из больших розовых сосков ударили тонкие струйки молока и в ведре поднялась теплая белая пена, лицо его озарила улыбка, стершая последнюю черту мрачного напряжения и недоверия, с которым он только что смотрел на женщину.

— Видите, фрау, — начал он с гордостью, давая ей понять — вот, мол, корова спокойна. Женщина встретила его взгляд с улыбкой, добродушно покачивая головой, словно соглашалась, что этого она в самом деле не ожидала. Она хотела было что-то ему сказать, но лишь смотрела на его лицо, перемены в котором настолько удивили ее, что она не находила слов. Теперь это было лицо совсем другого человека, не того, которого она смертельно испугалась, от близости которого ее охватывала дрожь и веяло могильным холодом. Лишь из опасения вызвать его гнев она скрывала эти свои ощущения и искала способ задобрить его. Теперь же она поняла, что и он заметил гораздо больше, чем она могла предположить; он чувствовал скрываемый ею страх и старался ее успокоить.

Саша встал с табуретки с ведром в руках, поднял его и залпом, не переводя дыхания, выпил пенистого молока.

— Вам этого не понять, — сказал он, заметив, что она продолжает молча смотреть на него. Женщина подошла и взяла у него ведро.

— Я думаю, я вас понимаю, — ответила она рассеянно, не переставая вглядываться в его лицо, на котором постепенно угасала улыбка, — Я действительно вас понимаю… — добавила она и замолчала. Она не находила нужных слов, чтобы выразить свою мысль. А ей хотелось куда большего — ей хотелось во что бы то ни стало удержать эту улыбку на его лице. Она напряглась, чтобы собраться с силами и найти путь в глубины его души, где накопилось столько печали и горечи. Хотя это желание не было достаточно ясно ей самой, тем не менее, лихорадочно перебирая в уме, что же предпринять, она уже ощущала, что делает это не из страха. Она чувствовала, как в собственной душе поднимается давно подавляемое волнение. «Набросится на меня», — думала она вначале, зная, что пленные изголодались не только по хлебу. Теперь эта мысль становилась все отчетливее и превращалась в желание, чтобы он это сделал — взял и отвел ее в темный угол хлева, где лежало сено.

Саша тоже разглядывал ее, и глаза его, казалось, говорили о многом и выдавали его мысли о том же самом.

Время шло. Коровы мычали, обеспокоенные тишиной и присутствием людей, а он все стоял как пень и смотрел на нее, в нерешительности раздумывая, подойти ли совсем близко к ней или отойти в сторону. Одни чувства тянули его к ней, другие же отталкивали от нее, вырастая из давно терзавших его сомнений: он разрывался между подступавшим желанием и страхом, что может открыться немощь его иссушенного корня, в котором уже никогда не воскреснут соки жизни.

Когда он снова улыбнулся, это была улыбка укоризны самому себе: «Что же ты мучаешь и себя и ее?!» Видя, как она напрасно поднимается на цыпочки, чтобы приблизиться к нему, он чуть отклонился в сторону — так начиналось бегство от искушения. Забыв про желание принести товарищам кринку молока, он отпрянул и опрокинул табурет.

Женщина пришла в себя, с изумлением посмотрела на него и шепотом сказала: — Вы уходите?

На его сжатых губах появилась чуть заметная улыбка. Оп словно бы что-то сказал ей, только она не слышала. Где-то поблизости раздался выстрел, она взвизгнула, потянулась к нему и, споткнувшись о ведро, упала, раскинув руки. Подняв голову, увидела настежь распахнутые двери хлева и услышала мычание испуганных коров.

Фреди Хольцман глухо стонал. Он лежал навзничь на лугу, буйно поросшем клевером. Земля под ним была теплой. Она отдавала запахами весны и свежей крови, струившейся из раны на его груди. Хотя он ощущал лишь тупую боль, возникавшую временами и усиливавшуюся, как только он пытался поглубже вздохнуть, он понимал, что ранен тяжело и умирает. Он смотрел в небо, но даже не подумал помолиться. С молитвами он навсегда покончил еще на сеновале. Так, он молил всевышнего, Иисуса и деву Марию, чтобы те как-нибудь зачаровали того страшного человека и уберегли его, Фреди, от встречи с ним. Он исступленно целовал золотой крестик, висевший на цепочке вместе с солдатским медальоном; он помолился, когда решил бежать из сарая. И чудо свершилось! Все было так, словно бог услышал его молитвы. Женская красота околдовала того человека: он не заметил, что кто-то прячется на сеновале. Когда Фреди показалось, что в глазах человека вспыхнуло разбуженное желание, он незаметно выбрался на задний двор и побежал через поле. А затем случилось страшное. Неожиданно что-то сильно ударило его в грудь. Он остановился, откинув голову, словно налетел на невидимую стену. Лишь через мгновение по полю разнесся звук выстрела, и он с воздетыми руками полетел высоко, высоко… Где-то там, в голубой выси, он вдруг начал проваливаться в глубокий мрак и постепенно потерял ощущение бытия. Открыв глаза, увидел, что снова находится на земле. Запах крови и боль убедили его, что бог не слишком милостив к нему и что он умирает, подстреленный, словно птица.