Вкус пепла - [25]
…Свет рефлектора и белые холеные руки доктора Людвига Крауса, согнутые в локтях и поднятые на уровень лица. И еще руки — с грубыми, мясистыми пальцами на кистях-лопатах — натягивают ему резиновые перчатки…
По другую сторону операционного стола из камня и бетона — обнаженный узник. Ослепленный светом рефлектора и белизной голых стен операционной, он тупо глядит в потолок, растерянный перед непостижимостью своей судьбы. Доктор Краус стоит к нему спиной. Он не любит смотреть в лицо пациенту перед тем, как того положат на стол. Гауптшарфюрер Шмидт стоит возле него и что-то шепчет. Похоже, поторапливает. Краус громко отвечает, почти кричит. Голос отдается в белой пустоте:
— Для меня это важнейший опыт, герр гауптшарфюрер! Я останусь в операционной, пока не кончу своего дела! Хайль Гитлер!
— Вы располагаете временем до полуночи. Ровно в полночь будьте в комендатуре. Хайль Гитлер! — предупреждает Шмидт и уходит.
Краус взглядом ищет его, своего ассистента.
— Унтершарфюрер Хольцман, дайте мне сведения о следующем пациенте!
Он открывает журнал в черном переплете и читает:
— Заключенный номер 92673, Фрэнк Адамовски, американец польского происхождения…
— Это свинство! Почему мою лабораторию заполняют этим славянским навозом? Я же сказал, что для данного опыта мне необходим широкий выбор.
— Привести следующего, герр доктор? — слышен ворчливый голос из сверкающей белизны.
Доктор Краус не отвечает. Он поднимает маску на лицо и приказывает:
— Кладите пациента на стол! Хольцман, приготовьте сыворотку Е-15!
— Яволь! Яволь, герр доктор! — отвечает он и уходит за эхом своего голоса, который теряется в стуке деревянных башмаков. А где-то там, в бесконечности белых коридоров, Брухнер размахивает длинным бичом и кричит ему:
— Фреди, покажи тому американцу карету, которая отвезет его в рай… В рай… В рай…
Он вздрагивает и почти подскакивает, словно вырываясь из кошмарного сна. Широко открытыми глазами смотрит вокруг и, все еще находясь в возбужденном состоянии, понимает, что заснул и весь этот кошмар видел во сне, как и того оставшегося в живых заключенного. Желая убедиться, что это действительно был лишь сон, он наклоняется над настилом и через большую щель смотрит в хлев. В ту же минуту сердце у него вновь леденеет. Наводящий ужас человек с огромными глазами, напоминающими глаза тех, кто проходил белыми коридорами, не был ни привидением, ни сном. Он стоял в дверях хлева с автоматом в руках. На ногах эсэсовские сапоги с короткими голенищами. Лагерная куртка подпоясана кожаным ремнем с большой металлической пряжкой, но без эсэсовской эмблемы. Она вырвана и забита. На куртке еще оставался лагерный номер.
Женщина подошла к корове, стала сбоку и, опустив ведро, повернулась к Саше. Страх, который она старалась заглушить в себе, почти не отражался у нее на лице. Она казалась скорее смущенной желанием этого странного иностранца проводить ее в хлев.
— Сейчас не время доить коров, если вы этого хотели, — сказала она без колебания, задерживая взгляд на его огромных, широко открытых глазах.
Саша шагнул к ней, однако свернул с бетонной дорожки и подошел к теленку, привязанному к яслям.
— Я знаю, когда доят коров, — сказал он, поглаживая теленка по влажной морде.
— Свежее молоко есть в доме, — заметила женщина. Глядя, с каким удовольствием и умеючи ласкает он теленка, который не противился ему, она ненавязчиво спросила: — Откуда вы?
— Из России, — ответил он и посмотрел на нее, удивленный, что ответил ей напрямик; а она задала ему новый вопрос:
— Пленный?
Нежно поглаживая голову теленка, он посмотрел на корову, возле которой стояла женщина.
— В вымени коровы осталось молоко…
— Ее молоко есть в доме… Но если вам так хочется… — женщина улыбнулась и подняла ведро.
— Я хочу сам подоить… — остановил ее Саша.
Она снова улыбнулась и покачала головой, однако поставила ведро под коровой, принесла табуретку и отошла в сторону, Саша оставался возле теленка: поведение женщины все больше смущало его. Она ничем не выдавала неудовольствия. Он не мог наметить даже скрытого отпора. Страх, отразившийся на ее лице при появлении незнакомца, пропал настолько быстро, что Саша начал было опасаться, не предупредили ли ее о его приходе и не следит ли кто сейчас тайком за ним, готовый выстрелить ему в спину. В отличие от женщины он свой страх и свои сомнения не скрывал, и она в его глазах могла прочесть всю ненависть, которую он, освобожденный пленный, уносит с ее земли. В эти мгновения ему и в голову не приходило вдаваться в размышления о каких-то сложностях, пришедшихся и на ее долю. Не мог он подумать, что красивые зеленые глаза женщины, затененные грустью, могли бы открыть ему, что и в ее душе накопилось достаточно печали от этой войны. Сначала он даже не заметил, что женщина красива, зато теперь она все больше притягивала его взгляд. Вместе с тем ему казалось, что своим поведением она как бы говорит: ты для меня случайный гость, чужестранец, и я не виновата в твоих несчастьях.
— Осторожнее, она может вас лягнуть… — предостерегла хозяйка, когда Саша с табуреткой приблизился к корове. — Привыкла к своим, да ей может и не понравиться — доят-то не вовремя.
