Вкус любви - [11]

— Грудь у меня маленькая. Округлая. Соски очень быстро твердеют. Но только посмотрите, как неправильно все устроено!

Из-за ее размера мужчины часто ею пренебрегают, к моему великому сожалению, — ведь маленькая грудь самая чувствительная!

— О, я не стану пренебрегать вашей грудью! Я буду ее боготворить, ласкать, целовать, мять, лизать… и возможно, даже кончу на нее.

— Это довольно необычно. Так же как и на лицо.

— Я подавился своим обедом…

— Вот что бывает с чересчур развратными людьми. Еще скажите, что я виновата.

— Расскажи, какая у тебя попка.

— Спина у меня такая выгнутая, что попа кажется большой, но я нахожу ее очень красивой. Эта часть моего тела нравится мне больше всего. Может, чуть и толстовата, зато упругая и круглая.

— О, как я хочу, чтобы вы раздвинули свою попку… стоя на четвереньках… и чтобы мой язык нежно проник в вашу маленькую дверцу… которая, дрожа, приоткроется… увлажненная слюной… всасывая меня, словно божественный вантуз… к темным глубинам вашего желания…

— Как думаешь, что можно ответить на такое сообщение?

Я протянула свой мобильный Алисе, курившей возле окна ванной комнаты.

— Да он просто грязный извращенец! — завопила она, почти бросив телефон в раковину.

— Так что мне делать? Что ответить? — спросила я, намыливаясь, не в силах найти адекватный ответ на подобное откровение.

— Что ты моешь свой божественный вантуз!

— Позвольте мне позвонить вам.

— Я сейчас в ванной.

— Как бы я хотел оказаться рядом… прижать вас животом к холодному полу ванной комнаты, лицом к кафелю… и овладеть вами…

— Теперь я точно вся мокрая. Мне так не терпится увидеть все, что мы можем сделать. Наши возможности безграничны. Если только вы не умрете раньше, подавившись обедом.

— Даже не надейтесь… все мое тело напряжено и ждет только этого… и моя душа тоже…

Элли

Я уже это говорила, но повторюсь — день тянется ужасно долго. С восьми до восьми (то есть двенадцать часов) я провела на ногах, упаковывая горшки с розами, и, получая ваши сообщения, исколола себе все руки. Итог этой пятницы первого мая: я еле стою на ногах и, переодеваясь в пижаму (подружки болтают в соседней комнате), не могу смотреть на себя в зеркало. Не знаю, как вы это сделали, но вы словно завладели моими глазами, и каждый взгляд, который я бросаю на свое тело, меня обжигает. Верните меня самой себе.

Я никак не могу прийти в себя от мысли, что уже видела вас, — я постоянно к ней возвращаюсь, настолько она меня беспокоит. Ведь где-то год назад вы делали операцию на брюшной полости, а я наблюдала за вашей работой, и вы должны были чувствовать на себе этот взгляд, но тогда ни вы, ни я еще ничего не знали. Представьте хоть на секунду нестерпимый эротизм этой ситуации. У вас наверняка были те же глаза, те же губы, те же руки, то же тело, тот же голос, а я находилась рядом с вами, неузнаваемая в медицинской одежде, которая подходила мне так же, как стринги Голде Меир[13]. Мы еще не существовали друг для друга, я была для вас лишь какой-то племянницей доктора Кантреля и не произвела на вас никакого впечатления, поскольку вы меня даже не помните…

Но теперь, меньше чем через три дня, вы проникнете глубоко в мою плоть…

Понятие хорошего и плохого: то, что мы делаем, действительно плохо. Не думаю, чтобы кто-нибудь мог найти нам оправдание. Но еще хуже — понимать: все это так восхитительно именно потому, что плохо. (Поскольку это так, я, чтобы закрыть эту главу, хотела бы все же сказать: согласно критериям Сада, мы — скауты. Маленькие певцы с деревянными крестами. Причащающиеся впервые.)

Что меня больше всего нервирует, так это мысль о том, что в течение нескольких лет мой бывший приятель называл меня развратницей. Может, ради шутки. Но я так не думаю. Мне кажется, он был глубоко убежден, что я худшая сучка в мире. И он ни на грамм не ошибался. Когда я вспоминаю о том, что с ним вытворяла, мне становится дурно. Я заставляла его говорить мне отвратительные вещи, а сама, в порыве возбуждения, с удивлением слышала от себя фразы, которые даже не могу здесь повторить. Так вот, меня удивляет то, что я могла быть такой грязной, такой порочной и при этом с широко раскрытыми глазами читать ваши сообщения.

Вы забрались на мою территорию.

Обычно я сама играю безобидными словами, в итоге приобретающими другой смысл, как например… не знаю… «можете писать мне, что хотите, обещать все, что пожелаете, но во вторник я так крепко сожму вас в себе, буду такой горячей, обжигающей и мягкой вокруг вас, обхватив ваш член, словно маленькой девичьей ручкой, что вам придется постараться, чтобы выдержать больше двух минут».

Или еще так: «Может, я и кажусь неискушенной и смущенной по телефону, но я знаю заранее, что буду впитывать ваши слова с совсем другим самозабвением, когда прижмусь к вам всем телом». Это более мягко.

Я могу быть и более пошлой. Например: «Если бы это не было самой преступной мыслью в мире, я бы, наверное, сказала вам, что скользну под стол, за которым вы сидите, приникну губами к вашему пенису и буду стараться продлить ваше удовольствие как можно дольше».

Можно процитировать Калаферта, почему бы и нет: «Думай об этом. Только об этом. Со всей силой воображения. О моей киске и своем члене».