Вкус греха. Долгое прощание - [5]

Она постаралась незаметно вытащить платок из сумки, но Митя остро чувствовал движения женской души, особенно той женщины, которая на данную минуту была его Королевой.

— Вера, — сказал он искренне огорченно, — не плачь, дорогая… Я виноват. У меня затмился разум… Прости, ради бога, я чувствую себя отвратительно. Ну, хочешь — ударь меня, дай по роже!

Это был вчерашний Митя.

Но ее убивала мысль о своей чужеродности в его жизни, к которой она не приблизится ни на миллиметр, хоть стань она сто раз его любовницей!..

Достав наконец платок, она промокнула глаза, собрала слезы и прошептала: «Ничего страшного, Митя… Ничего, все пройдет, ничего страшного, правда».

Но он чувствовал всей своей чуткой шкуркой, что страшное как раз есть, что, кроме его грубости, тут что-то еще, и ему сегодня предстоят сложности, которых вроде бы не предвиделось, — как говорится, в свете ее вчерашних признаний.

Он очень хотел ее, но уже знал, что неприкрытое желание таких женщин, как она, не возбуждает, а отталкивает — он уже примерно понимал ее характер.

Он встал, подошел к ней, легко положил на плечи руки и уловил еле заметный вздрог… Она тоже хочет его, но что-то… Надо сейчас же прервать это «что-то», пока оно не разрослось до размеров непреодолимых.

И Митя вдруг легко поднял ее с кресла и легко, удивляясь себе, понес в спальню, где бережно опустил на свою постель.

Глаза ее были закрыты, и тело напряжено.

Она не отвечала на его поцелуи, но и не сопротивлялась его рукам, которые постепенно, не суетливо раздевали ее. Когда она почувствовала, что обнажена совсем и рядом с ней он, Митя, его тело, которое оказалось более нежным и слабым, чем она представляла, Вера ощутила сумасшедшее желание, но никак не выразила его, а Митя, гладя ее лицо, шептал слова, какие шепчут на всех языках и на всех континентах в такие вот минуты.

Она будто не слышала, лежала, все так же вытянувшись.

Ее тело было прекрасно белым, как у рыжих, и груди вздымались двумя холмами с торчащими нежно-розовыми сосками, а треугольник волос внизу оказался еще более рыжим, чем ее апельсиновые волосы, убранные сегодня в косу.

Она была похожа на статую, картину, слепок… но не на живую любящую женщину.

Митя почувствовал, что его напряжение падает, и он начинает ощущать опустошенность. Он закурил и сел на постели, злясь на себя, на нее, на всю эту Совдепию, где живут такие женщины! Она не только не помогает ему, но, как нарочно, охлаждает его пыл!

…Может быть, она мстит за его порыв в прихожей?.. Но она добра и умна, она не может не знать, что делается с мужиком, когда он ждет и хочет!..

Он посмотрел на Веру и встретил ее взгляд — она с ужасом смотрела на его сигарету! Да она совсем чокнутая? Нельзя курить в постели? Или что это?..

И Митя пошел на новый приступ: «Верочка, радость моя, дорогая…» — шептал он, прижимаясь всем телом к ее бедру, руке, волосам, но чувствовал, что и слова какие-то затертые и нет горячности в его действиях.

Она его леденила, как Снежная королева.

Тело ее было прохладным, и она вздрагивала каждый раз, как только он прикасался к ней…

И вдруг в Мите стала пробиваться какая-то мысль… Вера сейчас так напоминала ему Нэлю в первую их ночь!.. Но этого не может быть! «Почему?» — спросил он себя. — Почему не может быть? В этой стране могут быть любые чудеса». И он шепнул ей на ухо: «Ты невинна?»

Она, закрыв глаза, еле видимо кивнула.

…Та-ак. Хорошенький сюрприз. Надо одеваться и быстренько проваживать ее домой. Не хватало ему еще и этого! Расхлебывать эту историю до конца дней… Как бы это сделать по-тактичнее?..

Но вдруг услышал ее шепот: «Митя, мне все равно… Нет! Я хочу, чтобы это был ты. Не бойся меня, я никогда… Не обращай ни на что внимания… Я хочу быть с тобой…»

Этот полудетский шепот взрослой женщины сначала привел его в шоковое состояние, потом вдруг страшно возбудил, как будто и сам он невинен и сейчас впервые познает женщину… Его подхватила волна вдохновения, и он бросился к Вере, целовал ее прекрасные пышные нежные груди и уже не мог сдержать себя — вошел в нее, не соблюдая осторожности, как хотел.

Она широко раскрыла глаза и вскрикнула, и этот крик отдался в нем бурей страсти, которая затопила его с головой, а бедная жертва корчилась под ним от боли и разочарования, но любила его еще больше.

Наконец он достиг разреженных вершин и в полубессознательном состоянии лег на нее, обливаясь потом.

Это было какое-то еще неизведанное им наслаждение. Он любил Веру безумно и, поцеловав ее долгим поцелуем, сказал: «Спасибо, любовь моя…»

Он снова жаждал ее, и в который-то раз она вдруг ощутила отголосок будущих наслаждений и заплакала от счастья. И он был счастлив.

Пришла ночь.

Митя наконец свалился, уничтоженный неистовством.

А Вера не спала. Она просто не могла спать, пока хаос, в котором она пребывала, не преобразится в привычный мир… Ее не отпускало родное теперь лицо Мити. Не искаженное страстью, — обычное мягкое лицо спящего человека.

Она смотрела на его тонкие губы, на еще пылающие жаром скулы, на волосы, волной спадающие на гладкий лоб… Лицо, которое стало главным в ее перевернутом мире.

«…Митя, Митя, — шептала она этому спокойному сейчас лицу, — я люблю тебя и буду любить всегда… но никто не узнает об этом. Я буду знать это и беречь…» — повторяла она.