Вкус дыма - [85]

– Знай свое место, Агнес!

В тот вечер я ждала возвращения Натана и не гасила лампу, теша себя надеждой, что, когда он вернется, мы помиримся. Однако время плелось, точно закованный в кандалы преступник, наступила и миновала полночь, а Натан все не приходил. Сигга и Даниэль давно уже разделись и заснули в своих постелях, но я все так же бодрствовала и не сводила глаз с язычка пламени, плясавшего на фитиле лампы. Сердце мое билось тяжело и гулко. Я ждала какой-то беды.

Несколько раз мне казалось, что я слышу во дворе шаги, но, распахнув дверь, всякий раз обнаруживала за ней только темноту и грохот волн, непрестанно бьющих о берег. Лег плотный туман, и я не могла разглядеть, горит ли в мастерской Натана лампа. Я возвращалась в свою остывающую постель и продолжала ждать.

Должно быть, я задремала. Проснувшись, я обнаружила, что в комнате темно, поскольку лампа погасла; однако я поняла, что Натан еще не вернулся. Затем в коридоре разнесся знакомый звук его шагов – как видно, меня и разбудило звяканье засова на входной двери. Я затаила дыхание, надеясь, что сейчас его теплые руки нашарят в темноте и отдернут мое одеяло, что я почувствую тяжесть его тела, когда он опустится на кровать рядом со мной, что услышу его голос, нашептывающий мне на ухо извинения.

Однако Натан не подошел к моей кровати. Из-под опущенных век я следила за тем, как он уселся на табурет и принялся снимать сапоги. За сапогами последовали штаны, а затем он медленно стянул через голову рубаху. Скоро вся его одежда валялась на полу. Натан выпрямился, и на мгновение мне показалось, что он сейчас двинется в мою сторону… но затем он сделал два бесшумных шага к окну, и почти в полной темноте я разглядела, как Натан откидывает одеяла на кровати Сигги.

Тогда-то я поняла, что имела в виду Роуса, когда назвала нас его шлюхами. Я закаменела, всеми силами стараясь не крикнуть, не выдать себя, когда услыхала шепот Натана и ответное сонное бормотание Сигги. Я впилась зубами в мякоть ладони, борясь с подкатившей к горлу дурнотой. Сердце мое перестало биться, точно обратилось в камень, и я задыхалась от тяжести этого камня.

Я слышала, как Натан глухо постанывает, двигаясь в ней. Я закрыла глаза и задержала дыхание, зная, что, если позволю себе выдохнуть, из груди неизбежно вырвется дикий вопль; я терзала ногтями свое плечо, пока не ощутила под пальцами липкую влагу и не поняла, что это кровь.

Я дождалась, пока Натан не выберется из постели Сигги и не уйдет в свою собственную. Я дождалась, пока дыхание Сигги не станет ровным и сонным, а Натан не начнет похрапывать. Только убедившись, что оба они крепко спят, я села на кровати и бездумно уставилась на свое одеяло. Горло мое стискивала боль, но не только – было и нечто другое, обжигающе твердое, черное, как смола. Я не позволяла себе плакать. Гнев захлестывал меня, растекаясь по всему телу, пока не пропитал всю до кончиков ногтей. Я могла бы втихомолку собрать свои пожитки и уйти до света – но куда бы я пошла? Я знала только долину Ватнсдалюр, ее каменистые осыпи, снежные главы гор, белое от лебедей озеро и морщинистый дерн по берегам реки. И воронов, безостановочно кружащих в небе воронов. Идлугастадир совсем иной. Здесь у меня не было друзей, и я не понимала этой местности. Кроме торчащих скальных клыков, что вонзались в безупречную линию слияния моря и неба, здесь не было ничего и никого. И некуда идти.

Глава 11

Апреля 19-го числа перед судом вновь предстал Бьярни Сигюрдссон, брат Фридрика из Катадалюра, десятилетний мальчик, с виду смышленый и развитой. Долгими расспросами от него не удалось добиться никаких сведений, однако в конце концов он сообщил, что Фридрик прошлой осенью, когда его отец отсутствовал дома, перерезал горло двум молочным овцам и одному ягненку. Бьярни Сигюрдссон припомнил, что овцы эти принадлежали Натану. Мать, прибавил он, в свое время велела ему говорить, будто он ничего не знает об этом случае, а также запретила ему упоминать его, буде дело дойдет до суда. Как мы затем ни пытались, и строгостью, и лаской, добиться от него иных сведений, мы в этом не преуспели.

Неизвестный писарь,

1828 год

МАРГРЬЕТ РАЗБУДИЛО ВСХЛИПЫВАНЬЕ. Она вгляделась в темноту, туда, где стояли кровати дочерей. Девочки спали.

Агнес.

Маргрьет опустила голову на подушку, рядом с головой спящего мужа, и прислушалась. Да, это плакала убийца, верней – тоненько, сдавленно хныкала, и от этого звука у Маргрьет перехватило горло. Может, подойти к ней? А если это коварная уловка? Маргрьет пожалела, что в темноте ничего не разглядеть. Хныканье стихло, затем возобновилось. Как будто плакал ребенок.

Маргрьет осторожно выбралась из постели, ощупью добрела до дверного проема и двинулась по коридору на отсвет тлеющих в кухонном очаге углей. Взяв из подсвечника свечу, она раздула угли и зажгла от пламени фитиль. Прежде чем покинуть теплую кухню, Маргрьет помедлила. Жалобный плач был слышен все так же отчетливо. Маргрьет вдруг осознала, что ей страшно, но почему, отчего – не понять.

Отблески пламени плясали на стенах и потолочных балках бадстовы. Все спали, с головой закутавшись в одеяла, чтобы уберечься от декабрьского холода, который разукрасил стены инистыми узорами. Маргрьет ладонью прикрыла огонек свечи от сквозняка и медленно направилась к Агнес. Та спала, но глаза ее метались под веками, а одеяла оказались сбиты до самого изножья. Она дрожала всем телом, прижав локти к бокам, стиснув кулаки, точно собиралась с кем-то драться.