Византиец - [68]

Тогда ночью в Сиене, осыпая его горячечными ласками, Зоя умоляла Н. приехать в Москву. Боже, как ему хотелось этого! Но он знал, что этого никогда не будет.

Потом до Н. дошли известия о судьбе Делла Вольпе. Бономбра все исполнил четко. Едва монетчик вернулся в Москву, о его интриге с Тревизаном было доложено Иоанну. Великий князь разгневался. И его можно понять. Один из его ближайших сотрудников, допущенный в святая святых, оказывается, прятал у себя иностранного агента, имевшего поручение войти в контакт со злейшим врагом Москвы, ханом Золотой Орды. Это выходило за рамки здравого смысла.

Воспламененный гневом Иоанн изгнал в Коломну не в меру предприимчивого Делла Вольпе. Его дом отдали на разграбление. Из этой опалы итальянец уже не выплыл. Насколько слышал Н., Делла Вольпе прожил еще довольно долго, пытался подвизаться где-то на окраинах русского государства, но вернуться к московскому двору не смог. Что, собственно, Н. вполне устраивало. Принимать на себя грех, хотя бы и косвенный, еще за одну смерть ему не хотелось. Жалко только было жену и детей Делла Вольпе. Их ждали нищета и надзор. Но здесь ничего не поделаешь. Еще хорошо, что Иоанн ограничился мягким наказанием. В подобных случаях, как правило, изничтожали на корню всех поголовно, чтобы не осталось даже и семени.

Кому повезло — это Тревизану. Поначалу его было приговорили к смертной казни. Затем, благодаря вмешательству Антонио Бономбры и других иностранцев, исполнение приговора отложили. А там великий князь смягчился и написал письмо дожу с выражением недоумения. Дож постарался загладить недоразумение. Так инцидент не только оказался исчерпан, но и послужил сближению Москвы с Венецией.

Еще через полтора года, к удивлению, сработала другая заготовка Н. Не зря он долгие часы провел наедине с юной, доверчивой деспиной в ее полукелье в Санто Спирито, деликатно натаскивая ее. Эти уроки не пропали. Тогда, как помнил Н., он особенно нажимал, что Зое обязательно нужно создать свой собственный двор в Москве. Избави Бог, ни в коем случае не оппозиционный двору великого князя, но немного отдельный от него.

Н. объяснял Зое, что ей важно постараться перетащить в Москву как можно больше иностранцев, не обязательно греков, можно итальянцев, кого угодно. Художников, ремесленников, зодчих, иными словами, мастеров, которые что-то создавали бы, что можно увидеть и пощупать. Потому что Русь не Италия. Привозить в Москву гуманистов, философов, которые устраивали бы сопоставительные разборы Платона и Аристотеля, конечно, тоже неплохо, но не совсем ко времени и ко двору. Требовалось что-то другое, попроще, но что одновременно демонстрировало бы государственную идею.

Зоя должна приехать в Москву как носительница идеи государственного строительства — вновь и вновь повторял Н. Так скорее можно сохранить византийское наследство, чем искусственно консервируя использование греческих церковных книг в русской православной службе. И помимо всего прочего, это самая надежная гарантия собственного выживания Зои.

Как выяснилось, Зоя усвоила этот урок.

24 июля 1474 года Иоанн направил новое посольство в Италию. На этот раз, обжегшись на Делла Вольпе, во главе с русским — Семеном Толбузиным. Задачу этому посольству князь поставил только одну — набрать иностранных мастеров на работу в Москву. Вот тут-то и пригодился совет, данный Н.

В свое время, разговаривая с деспиной, Н. не раз в качестве примера того, что может сделать один отдельно взятый мастер, ссылался на своего хорошего знакомого Аристотеля Фиораванти. Он хорошо знал этого человека еще по временам легатства Виссариона в Болонье. Кардинал очень высоко ценил Фиораванти и всячески патронировал ему. И вот Н. больше для иллюстрации, чем с каким-то практическим умыслом, рассказывал молодой девушке, что один человек, обладающий мастерством и разносторонностью Аристотеля Фиораванти, больше сделал бы для продвижения итальянского, а в данном случае, значит, и византийского влияния в Москве, чем добрая дюжина посольств.

Кто бы мог тогда предположить, что спустя целый ряд лет московский князь отправит специальное посольство в Италию с широчайшими полномочиями, наказом «не жалеть денег» и со специальным заданием постараться в первую очередь любой ценой заполучить именно Фиораванти. Самое странное — что Фиораванти согласился.

Когда Н. об этом прослышал, он в очередной раз испытал частенько посещавшее его в последнее время чувство стыда вперемешку с гордостью. Он доподлинно знал, что Фиораванти не вернется из Москвы. Оттуда не возвращались. По существу, Н. приносил этого человека, одного из высочайших художественных гениев Италии, на заклание в угоду своему замыслу. Нет, Н. так и не привык, так и не приучил себя переступать через человеческие судьбы, не задумываясь, не глядя. И тем не менее Н. переступал через них, мучаясь, стискивая зубы. Выхода у него не было. Свой выбор он сделал.

Через несколько лет люди, побывавшие в Москве, с восхищением описывали, как поразила русских строгая и целомудренная красота построенного Фиораванти в Кремле Успенского собора. Москва словно пробудилась от двухвекового, навеянного унижением татарского ига сна. Начали возводить новые церкви и хоромы. Забурлила жизнь. Н., по крайней мере, мог оправдаться перед собой тем, что жертва была принесена не напрасно.