Виват, гардемарины! - [5]

— Как забыть… — подавленно сказал Алеша. — Век помнить буду, ваша светлость.

— Вот и хорошо, — согласился Бестужев. — Слежку вести тайно. И от Белова тоже. Вернешься — представишь мне письменный рапорт. И без того взвинченный необычайным приказом, Алеша не выдержал:

— Но это бесчестно! Белов — мой друг. Я на подлость не пойду!

— Ах ты, сопляк! — рявкнул Бестужев. Лицо его побагровело. — Сына родил, а ума не нажил! Тебе сколько лет?

— Двадцать один, ваша светлость. — Алеша вытянулся в струнку перед вельможей.

— Венчался?

— Венчался, — почти с вызовом сказал Алеша.

— А по морскому регламенту брак до двадцати двух лет запрещен?! — крикнул Бестужев.

— Запрещен, — тихо согласился Алеша. Бестужев встал, остановился рядом с Алешей и, глядя свинцовыми глазами ему в переносицу, тихо и страшно сказал:

— Та-ак. Девку и пащенка в Сибирь, тебя на галерный флот матросом. Пшел вон!.. — И вернулся на свое место. Алеша стоял опустив голову.

— Что же не уходишь? Чего ждешь? — Бестужев стукнул печатью по бумаге.

— Понял, что нужно послужить России? Главным помощником тебе в Берлине будет наш посол граф Чернышев.

Он сунул бумагу Алеше под нос. Тот принял ее безропотно.

В небогатом доме Алеши Корсака шло прощание. Алеша поднял сынишку на вытянутых руках, потормошил и, когда малыш улыбнулся, обнажив розовые десны, крепко поцеловал его в тугие щечки.

Софья приняла ребенка в одеяло и встала перед Алешей, похудевшая и похорошевшая в раннем материнстве.

— Отчего в глаза мне не смотришь? — насторожилась вдруг Софья. Алеша глянул на нее тяжелым взглядом и ничего не ответил.

— Ой, скрываешь что-то… Страшно мне, Алешенька!

— Не каркай! — резко бросил Алеша.

У Софьи задрожали губы, и он тут же ласково ее обнял.

— Сына береги! — Они поцеловались, и, чтобы предотвратить дальнейшие вопросы, Алеша решительно сказал: — Посидим на дорожку… и помолчим.

Словно чувствуя важность минуты, малыш перестал гулькать и таращился по сторонам синими глазками.

И вот уже Софья осталась одна с младенцем на руках.

Алеша смотрел на заиндевевшее окно и угадывал за ним силуэт Софьи.

Узор на окне словно ожил, зазеленел. Зазвучала нежная мелодия лета.

Солнечный луч осветил папоротники и две обнявшиеся фигуры. Лицо Алеши беззаботно и весело, он шепчет слова любви. Софья нежно целует его. И гаснет воспоминание…

Необозримые белые просторы, слепящий глаза снег, редкие перелески.

По накатанной дороге мчалась кибитка, запряженная парой лошадей. Морды лошадей заиндевели, от спин валил пар. Сидевший на козлах Алеша все поторапливал лошадей щелканьем кнута.

В подернутом морозцем окошке кареты виднелись лица Саши и Анастасии.

Внутри кареты было тепло и уютно.

— Слава Богу! — Анастасия положила голову на плечо Саше. — Видишь, как судьба к нам милостива? Я и подумать не могла, что Бестужев обо мне позаботится. А он паспорт выписал в Берлин! Посол Чернышев еще с батюшкой моим служил в первом полку кавалергардов, а жена его, Марфа Ивановна, — моя крестная.

— На обратном пути мы встретимся. — Саша взял руки Анастасии, подышал на них, словно отогревая. — А когда вернусь в Петербург, на коленях умолю государыню простить нас.

— Боюсь я за тебя, Сашенька… — Анастасия щекой потерлась о его руку.

— Ну что ты, душа моя! Дело-то пустяковое — отвезти пакет в Цербст, а оттуда сопровождать гостей до Риги. Потом их будет охранять казачий отряд.

— Пустяко-овое… — протянула Анастасия. — А почему втайне от Бестужева?

— Им там, наверху, виднее, — беспечно отмахнулся Саша.

— У тебя все просто, — огорчилась Анастасия. — Жаль, что Никиты нет. Он раздумчивый. Саша хвастливо рассмеялся.

— Письмо Никите уже летит с почтовой каретой в Геттинген. Он будет ждать нас в Цербсте.

Кибитка выехала из леса и помчалась дальше по зимним полям, удаляясь.

Вечер. Солнце садилось за пологий холм. Кибитка мчалась вдоль реки, а потом скрылась, завернув за колоколенку. Колокол звонил к вечерней литургии.

Путники и не заметили, как добрались до Берлина. Людные улицы, ратуша, готический собор, нарядные вывески трактиров и лавок…

Грохоча колесами по булыжной мостовой, карета подкатила к дому графа Чернышева.

Алеша соскочил с облучка и ударил молотком в дверь. Она распахнулась.

На пороге стоял слуга.

— Это дом графа Чернышева?

— Это русская миссия, — торжественно провозгласил слуга, — а их светлость граф отдыхают в своих апартаментах. — Он указал на второй этаж.

— Мы из Санкт-Петербурга, — с наигранной значительностью произнес Алеша. — Знатные путешественники, и граф нас ожидает.

Алеша, Саша и Анастасия вошли в дом. Слуга закрыл за ними дверь…

Граф Чернышев отметил прибытие «знатных путешественников» отменным обедом. Его стол, несмотря на постный день, был роскошен.

Саша и Алеша ели с завидным аппетитом, а слуги подавали все новые блюда.

Жена посланника Марфа Ивановна, тучная женщина в русском наряде и с пуховым платком на плечах, сидела, подперев подбородок рукой, переглядывалась с мужем и ласково смотрела на юношей.

— Ну вот, перекусили… А ведь ни в какую не хотели оставаться. Так торопились! А как же без обеда? Дела-то не убегут! А нам здесь, в Берлине, каждый русский человек — подарок. Икорочки вот попробуйте, из России получаем.