Viva Америка - [12]
Длинноногая стюардесса в юбке-тюльпане василькового цвета и в белой блузке с бирюзовым галстуком неровно обернулась и заученно подошла ко мне. После этого она угловато откинула длинный хвост каштановых волос за спину и — одним грубым движением вбила мою сумку в отсек. Послышался звук разрываемой ткани.
— Девушка, вы… вы обалдели, что ли?! — растерянно возмутился я. — Вы мою вещь, похоже, порвали! Ну-ка.
Я протянул руку, чтобы осмотреть сумку, но стюардесса грубо захлопнула отсек, едва не отхватив его крышкой мне пару пальцев. Затем она болезненно улыбнулась, показав отбеленные зубы, и как ни в чём ни бывало пошла дальше по салону. Я в немом удивлении развел руки и глупо простоял так несколько секунд.
— Эй! Теперь и я тебе должен что-нибудь порвать! — бросил я ей вслед. — Эй? Требую симметричную компенсацию: или геройски рви на себе блузку, или ставь на сумку заплатку из своего нижнего белья! Эй, куда пошла?!
Однако стюардесса спокойно удалилась, будто я прилюдно должен был признать чрезмерную длину своей раскатанной губы[12].
— Хах! Ну и наглость! — невольно восхитился я, чувствуя, как меня распирает негодование. — Так, где тут кнопка «вызова персонала», а?! Сейчас я ей покажу жертву сервиса, прямо как Бен изображал! Вот же… Бен…
Мой праведный гнев растворился в череде минорных воспоминаний о дяде. Позабыв про сумку, я безрадостно сел на свое место возле иллюминатора и угрюмо стал ожидать взлета.
«Бен — в багажном, я — переодет и переобут, стронгилодон — в пакетике, — мысленно подытожил я. — Чем теперь заняться: самоедством или запасами самолетного алкоголя?..»
На всякий случай я оглядел себя: повседневные кроссовки, бледно-голубые джинсы, глупая футболка с нарисованным куском танцующей говядины и песочного цвета ветровка — в самый раз для ожидаемых в Нью-Йорке двадцати градусов тепла.
— О-ля-ля! Похоже, на этот раз мой полет пройдет особенно приятно! — раздался рядом со мной чей-то жизнерадостный голос.
Я недружелюбно обернулся: соседнее место готовилась занять привлекательная девушка с удивительными волосами — раскрашенными в черную и бело-золотистую клетку, словно гибкая шахматная доска, шедшая до плечей.
Девушка была практично и со вкусом одета: чистые дорожные ботинки, удобные джинсы с лаконичными порезами, типичная кепка газетчика и вишневый кожаный пиджачок с синей майкой под ним. У девушки были хлесткие радужно-зеленые глаза, вздернутый любопытством носик, чувственные губы жрицы любви и естественный макияж на живом лице.
Помимо этого, на плече у незнакомки висел потертый портфель, а на груди болтался полупрофессиональный цифровой фотоаппарат.
— Козетта Бастьен, журналист, двадцать три года, — беззаботно представилась девушка с едва заметным французским акцентом и обворожительно подмигнула. — Люблю интриги, сплетни и прочую пикантную возню — особенно на мою камеру!
Я с неохотой привстал и иронично представился в ответ:
— Алекс, двадцать пять лет, типичный русский — пью, сплю в снегу, дружу с медведями.
— О-ля-ля! А еще говорят: у русских чувство юмора молотом отбито и серпом подрезано! — звонко рассмеялась Козетта, разбирая свои вещи. — Хотя мне кажется, это про ваших мужчин и их природные достоинства!
— Вот как? — поднял я бровь, слегка задетый ее словами. — Пф! Так ведь это не мужик русский в причинных местах измельчал, а бабы зарубежные где не надо больше стали!
Козетта мелодично рассмеялась, сняла кепку с пиджачком и уютно расположилась в соседнем кресле. Через разрез майки на одной из ее молочных полусфер была видна прелестная родинка в форме черной звездочки.
— Это интересует, м-м-м? — бесцеремонно осведомилась Козетта и потрясла грудями. — Знаю, могли бы быть и побольше. Да и левая вроде больше правой, нет?
— Что?.. Я просто… — смутился я и стыдливо отвернулся к иллюминатору. — Меня это — не интересует! В смысле — интересует, но по мере надобности!..
Козетта схватила меня за подбородок и вредно на меня уставилась; на ее запястье была татуировка в виде двух спелых вишен.
— Мне от тебя кое-что нужно!.. — жарко заявила Козетта. — И это «кое-что» очень и очень важно… М-м?
Я поморщился от ее излишне сладких духов.
— Не могу: измельчал, — с нажимом сказал я. — Сказал же, этим интересуюсь по мере надобности!
— Этим ты точно заинтересуешься. У меня тут в кое-каких бумажках утверждается, что ты, по твоим словам, смело — или глупо? — противостоял каким-то козлососам, — невинно проворковала Козетта. — Или козлососами ты назвал их уже потом — у капитана полиции Бальтасара?
После этих слов Козетта вынула из портфеля протокол моего допроса, утерянный Бальтасаром сразу после окончания беседы со мной. И вот теперь «причина» этой самой утраты озорно изучала мою реакцию.
— Откуда у тебя это?! — взволновался я.
— О-ля-ля! Так ты знаешь, что это? — елейно осведомилась Козетта, хихикнув в кулачок. — Это, мой высокий и обаятельный русский с голубыми глазами, — результат моих профессиональных навыков!
— Ну да, сперла! — согласился я. — А ну, отдай сейчас же!
— Хочешь получить, м-м? — с азартом уточнила Козетта, пряча протокол. — Подтверди всё то, что записал тот сухой филиппинец, и он твой! Мне — безумная история про козлососов, тебе — статус инкогнито и дразнилка в ней!
