Витязь. Владимир Храбрый - [109]

- Друзья и братья, час настал! Сила Святого Духа да поможет нам!..

Мамай не сразу сообразил, что произошло. Вся его конница оказалась перед лицом пешего строя копьеносцев Большого полка, а в тыл ей ударили свежие русские силы.

Он бросил в бой последний резерв. Однако смятение среди ордынцев было так велико, что отступающих остановить не удалось: им казалось, что русских великое множество.

«Уже поганые оружие свое побросали. Трубы их не трубят, приуныли голоса их», - писано в «Задонщине».

Теперь ордынцы походили на стадо баранов, преследуемых свирепыми волками. Придать этому стаду хотя бы видимость какого-то порядка не сумел бы даже сам Аллах. Русские гнали и гнали их с Куликова поля; отступая, ордынцы пытались, правда, огрызаться. Возле одного села, впоследствии названного Секирино, один из мурз попробовал со своим кое-как собранным отрядом дать встречный бой. Произошла жестокая сеча, в которой ордынцы были изрублены в буквальном смысле на куски. Среди сражающихся находились и два друга по разведке Василий Тупик и Игнатий Стырь.

На брошенном стане Мамая Дмитрий Михайлович Боброк обнаружил личный золотой кубок ханского повелителя. Он взял его, чтобы с почетом вручить в дар великому московскому князю.

Отныне этот кубок будет передаваться великим русским князьям, а затем и царям по прямому наследству как символ победы.

Эта традиция будет нарушена всего один раз, когда сын Ивана Грозного Федор за победу над крымским ханом Казы-Киреем в 1591 году вручит кубок своему зятю Борису Годунову. И чем все закончится?! Федор вскоре умрет, Годунов тоже, а на Руси надолго воцарится безвластие и смута…

А в это время на поле Куликовом Владимир Андреевич Серпуховской встал под стяг и велел трубить сбор. Первыми подъехали князья литовские Андрей и Дмитрий, израненные, в помятых кольчугах, со своими воеводами. Стали ждать великого князя.

Прошел час, а его все не было. Слезы выступили на глазах Владимира Андреевича. Он обратился к собравшимся:

- Братья мои, кто видел последним великого князя?

Ему ответил Андрей литовский:

- Кто-то из воинов сказывал: видели его, как по полю шел. Без коня. Рано нам плакать.

Тогда Серпуховской вскочил в седло и помчался в полки, спрашивая о Дмитрии Ивановиче.

- Княже, в пятом часу битвы зрел я его, крепко бьющегося палицей, - сказал Родион Ослябя, проходя мимо в поисках своего сына Якова.

- Владимир Андреевич, - поклонился князю Серпуховскому крепкий старик в забрызганной кровью одежде, - бился великий князь рядом со мною с четырьмя ордынцами. Троих он поразил, а четвертого я достал вот этим. - Старик Холопищев-отец показал на лежащий у ног ослоп.

- А после того? - с надеждой в голосе спросил Холопищева Владимир Андреевич.

- А после того не видел.

- Друзья, братья! - зычно крикнул Серпуховской собравшимся воинам. - Если кто найдет живым брата моего, великого князя, то поистине будет его любимцем, и моим, и всей земли Русской!

Бросились искать. Но нашли Бренка. Он лежал в овраге с рассеченной головой, придавленный крупом мертвого коня. Великокняжеский шлем с золотым шишаком валялся рядом - знать, не смогли ордынцы завладеть им. Тут же лежали рынды воеводы, никого в живых среди них не оказалось. Трудно им пришлось вдвойне, потому что защищали не Бренка, а как бы самого великого князя московского, на которого бросались самые лучшие ордынские воины.

Бережно уложили Михаила Андреевича на красный плащ и понесли к стягу. Но вдруг раздался тихий стон. Начали разгребать тела и под ними на самой земле, оттого сразу и не заметили, обнаружили Семена Мелика. Он был тяжело ранен, и тем, что остался жив, был обязан своему богатырскому здоровью.

Плаща боярина не нашли, но рядом лежал щит, - на него и водрузили безжизненное тело смелого ратника.

Дмитрий Иванович сидел, прислонившись спиной к белому стволу березы. Ствол был надломлен, и зеленая верхушка, склонившись, прикрывала лицо великого князя.

Гул битвы затих. Дмитрий Иванович слышал, как возвещали трубы победу, слышал радостные крики, но подняться и пойти туда, откуда неслось ликование, не мог. Мешала острая боль в груди. Он хотел было отвести от лица ветки, скрывающие от взора даль, приподнял правую руку, но боль усилилась, отдавшись в висках. Князь ощупал свой панцирь и обнаружил сильные вмятины.

Он не помнил, где, когда, чем были нанесены эти удары, прогнувшие железо. Кости, кажется, целы. Только вот правая рука… Наверное, болит оттого, что намахался ею, держа меч, за много часов кровавой сечи. Или, может, вывихнул в плечевом суставе.

Дмитрий Иванович слегка приподнял голову. Перед его глазами сквозь золотые листья березы забрезжило, слепя не осенней синевой, небо, кажущееся таким близким. Протянуть бы руку, схватить ладонью эту прохладную синеву, поднести к губам и пить, пить…

«И она, эта любовь, прародительница славной победы! Я ли не любил свою землю, народ, князей несговорчивых, недалеких, наказуя их и плача потом?!

Ведь от их раздоров прежде всего страдали простые люди… Князья оботрут полотенцем лоб да губы, и вся недолга… А смерды опять строят, хлопочут… Но как поднялись они, как сильны, храбры и послушны были во время битвы!»