Витязь с двумя мечами - [14]

Есть старинная поговорка в народе: «Смельчакам — счастье…» Развеселившись, хлопнул король себя по колену и сказал:

— Этого плута я прихвачу с собой!

— На кой ляд, государь, тебе эта заваль? Пусть проваливает ко всем чертям! — проворчал седоусый витязь.

Но король стоял на своём:

— Послушай, дружище. Этот малый либо и впрямь так ленив, каким представляется, либо так отважен, что равного ему я в жизни не видывал. Ежели ленив, то лучшего лежебоки для короля не сыскать; ежели отважен, то верностью своей он сослужит мне добрую службу… Как зовут тебя, сынок? — обратился король к ленивцу.

— Буйко, государь. Просто Буйко, и ничего больше.

— Послушай, сынок по имени Буйко!.. Не желаешь ли ко мне на службу пойти?

— Пойду я или не пойду — это зависит от того, какие у меня будут обязанности.

— Обязанность одна: быть самым ленивым на свете. Перележать всех других королевских лежебок. Ну как, по душе тебе такая должность?

Буйко широко, голосисто зевнул.

— По душе, государь, по душе. Вот увидишь, я буду самый верный из твоих верноподданных. Да только трудна служба. Чертовски трудная служба!

— Тогда по рукам!

— Такая утомительная работа никогда не сулила мира и согласия, — сонно протянул Буйко и тут же захрапел.

Балаж Мадьяр опять размахнулся, но король удержал его за руку:

— Берите, слуги мои, лежебоку, отнесите его в замок и уложите на самое мягкое, устланное мехами ложе. Пусть отдыхает бедный труженик. Да не забудьте его на кормить!

Кряхтя да пыхтя от страшного напряжения, подняли слуги Буйко. Ох и тяжёлый был парень, точно куль с солью!

— Потихонечку, не спеша несите, ребята, — приказал носильщикам новоиспечённый лежебока короля. — Совсем тихонечко, потому что должен я хорошенько выспаться, прежде чем приступлю к своей новой службе.

VI. Вихрь

Немолодой усатый воин обходил с Палом Кинижи двор замка, показывая места, где отныне Палу предстояло жить. Когда настала очередь осматривать конюшни, Пал уже сменил платье и сжимал в руке здоровенный меч. Несколько воинов несли из конюшни огромную кадку с водой — должно быть, собирались поить коней. Увидев незнакомого парня в обуженном платье, с заржавленным мечом в руке, солдаты громко захохотали.

— Близко к сердцу не принимай, — посоветовал усатый воин. — Они так всегда. Потешаются, потому что глядят на тебя, как на хитрого проходимца. Погоди день-два: коли сумеешь за себя постоять, они станут с тобой такими приятелями, что вас потом водой не разольёшь… Эй, ребята, помогите нашему новому товарищу выбрать коня!

— Пускай сначала выберет сбрую! — отозвался солдат, шедший с ведром впереди.

Тут опять раздался взрыв смеха, и Пал смекнул, что собираются над ним подшутить. На хохот из кладовой, помещавшейся рядом с конюшней, вышел чумазый парень с плутоватыми глазами. Он, видать по всему, чистил сбрую, потому что нос и лоб у него были измазаны дёгтем.

— Входи, входи, желторотый! — крикнул он Палу, хотя с виду казался немногим старше. — Входи, — продолжал он заносчивым тоном, — бери сбрую, а то я сейчас запру кладовую и займусь другим делом.

— Сначала сбрую, потом коня! Где это видано! — возмутился Пал, однако вслед за своим провожатым втиснулся в кладовую.

— Вон сбруя, выбирай любую! — предложил чумазый.

Ясное дело, вся сбруя, сваленная на полках, была просто ветошь, седла — рвань, шоры — грязь. Одно седло было стоящим; лежало оно на особой полке и блестело, как новенькое, а кожа была будто серебряная. Пал разглядывал его так и этак: пряжки, заклёпки да бляхи были сплошь из серебра, и блестели они ослепительно. Наверно, и стремя было серебряное. И уздечка сверкала, как серебряная. Но седло и сбруя были такого размера, будто их специально скроили на Буцефала[7] для какого-нибудь витязя-исполина.

Постоял, постоял Пал Кинижи, смекая, какая тут может крыться хитрость.

— Я и эту могу взять? — неуверенно спросил он наконец, указывая на новую сбрую.

— Какая приглянется, ту и бери, — небрежно обронил чумазый, продолжая чистить узду.

Но старый усач подмигнул Палу: дескать, эту не бери. Тут Пал заметил парней-водоносов, которые, неслышно подкравшись к двери, перешёптывались, перемигивались и заглядывали в кладовую. Да только Пал Кинижи был не из тех, кто пугается собственной тени. Хоть и предостерёг его добрый усач, он всё же выбрал большое седло… Где тут ловушка, он увидит потом и, уж конечно, не даст маху.

Едва протянул он руку к седлу, как за спиной у него грохнул хохот. Шутка, как видно, удалась на славу. Но вот Пал, будто играючи, поднял богатырское седло — шутники поперхнулись да рты разинули.

А в чём заключалась шутка, поведал Палу его провожатый, немолодой усатый воин, которого парни помоложе звали «дядюшка Гергей». Пока весельчаки поили коней, рассказал ему Гергей всю историю.

— Жил-поживал в Неаполе всем известный король Фердинанд.[8] У этого Фердинанда дочек было видимо-невидимо. Стало быть, папаше без памяти хотелось хоть одну из них выдать замуж за нашего короля Матьяша. А знал Фердинанд, что король наш был уже однажды женат — супругой его была дочка чешского короля, — да рано овдовел. Ну, Фердинанд, как и всякий отец, которого бог одарил дочерьми, стал, как полагается, обхаживать августейшего жениха. Дознался стороной, что король Матьяш души не чает в добрых конях, и послал ему в подарок двенадцать племенных жеребцов. И был среди этих двенадцати один, о котором неаполитанец в письме написал, чтоб ждали от него чудес-расчудес. А король Фердинанд знал толк в лошадях: его конный завод славился тогда на весь мир. Жеребца звали Вихрь, и король Матьяш отправил его сюда, в конюшни Балажа Мадьяра, известные на всё королевство мастерством объезжать норовистых коней. Да только ни один объездчик Балажа Мадьяра не смог справиться с тем жеребцом. Бывает такое с иным растением: привезут его из дальних стран, посадят в чужую землю, а оно либо зачахнет, либо так разрастётся, что о подобном росте в его родных краях и не слыхивали. Вот это последнее и случилось с Вихрем. Король Фердинанд и во сне видеть не мог, эким великаном станет жеребчик. В сравнении с ним все до единого кони — плюгавые ослики, да и только. А Вихрь такой силищей налился, что поведёт разок головой — и кувырк с ног бедняга, дерзнувший с уздой к нему подойти. Шея его стала такой могучей, что руками человечьими не обхватишь. Как-то раз хотели было его подковать, но он лягнул так копытом, что стена кузницы рухнула на землю. Не дал он себя подковать, не позволил надеть узду, вот и стоит в углу конюшни, будто дикий зверь с накинутой на могучую шею привязью. От остальных коней отделили его здоровенной перегородкой, чтоб он их ненароком не покалечил. Фыркнет, бывало, над овсом, и кажется, будто буря тряхнула дом, а если буйствовать начнёт, земля-матушка ходуном так и ходит. Приказал король Матьяш смастерить для него посеребрённую упряжь и седло под стать, да только седло осталось в кладовой, а жеребец в конюшне — оба сироты неприкаянные, потому что не нашлось смельчака, который смог бы оседлать дикаря.