Витгенштейн - [37]

В более общем плане сама необходимость установления логических законов ставит под вопрос витгенштейновскую концепцию языка и логической формы: в корректной записи, на самой ее поверхности, будут видны условия истинности предложений; но если это так, то будет сразу же видно, что такое-то заключение следует из таких-то посылок, поскольку достаточно будет констатировать исходя непосредственно из самих записей, что все общие для посылок основания истинности одновременно являются основаниями истинности заключения. Это хорошо видно на представленном выше примере: нам не составило труда установить, что единственное основание истинности, общее для двух посылок p → q и p (первая строка столбца 4), одновременно является одним из оснований истинности заключения q (первая и третья строки столбца 7). Вышесказанное можно представить также в следующем виде:

Суть дела состоит в том, что заниматься логикой нас вынуждает то обстоятельство, что привычные нам знаковые системы (будь то естественный язык или даже полностью искусственный язык математики) маскируют логическую форму того, что мы говорим. Впрочем, Фреге тоже отмечал, что «если бы наш язык был логически более совершенен, нам бы, возможно, не требовалась логика, или же мы могли бы улавливать ее непосредственно из языка»[18]. В некотором смысле «Трактат» можно рассматривать как воплощение этой идеи.

«Логико-философский трактат» в общих чертах

Пришло время немного вернуться назад и попробовать – на основании предшествующих строгих рассуждений (!) – сформулировать главные положения предложенной в «Трактате» концепции языка, мира и выразимого в языке.

Прибегнем к схематическому изображению. На самом нижнем уровне находятся элементарные предложения, истинность или ложность которых зависит только от фактически существующих в мире положений вещей, то есть фактов. Логику или философу нечего сказать по этому поводу, в отличие от ученых, занимающихся исследованиями в области физики, химии и других естественных наук, – именно эти ученые должны определить, что в действительности существует, а значит, установить, какие из элементарных предложений истинны. Поэтому философия не имеет ничего общего с естественными науками; только ученые-естественники имеют право вести речь об «истинном» положении вещей.

Все остальные предложения, то есть молекулярные предложения, образованы из элементарных предложений как истинностные функции последних. Если известно, какие из элементарных предложений являются истинными, а какие – ложными, можно заранее определить посредством простых вычислений все истинные и все ложные молекулярные предложения. Только между молекулярными предложениями в обязательном порядке существуют отношения вывода или противоречия: тот факт, что из одного предложения следует другое или несколько других предложений или что одно предложение противоречит другому, зависит только от оснований истинности одних и других и не зависит от того, что имеет место в действительности. Иначе говоря, есть лишь одна необходимость – логическая. Логика как наука имеет право на существование лишь потому, что эти отношения не проявляются со всей ясностью в символике, которую мы используем обычно.

Начав с этих двух уровней, пойдем дальше.

Что касается элементарных предложений, рассмотрение условий, которым они должны удовлетворять, чтобы иметь смысл, позволило Витгенштейну a priori установить, что элементарные предложения не зависят друг от друга и, соответственно, что существование или несуществование одного положения вещей ни в коей мере не зависит от существования или несуществования другого положения вещей. Из этого следует, что между фактами (между существующими положениями вещей) отсутствуют обязательные, в частности причинные, отношения: «Суеверие есть вера в причинную связь», – пишет Витгенштейн[19]. «Закон причинности» затрагивает не сами факты, а то, как мы их себе представляем; то есть он касается только того, каким образом мы строим наши научные теории, вернее, того, как мы представляем себе в простой и упорядоченной форме совокупность фактов. Закон причинности лишь расплывчато говорит о том, что существуют законы природы; но существование законов природы является не более чем особенностью – которая должна сама собой проявиться, – того, как мы представляем себе мир, а не свойством того, что представлено.

В более общем смысле образная теория в ее применении к элементарным предложениям приводит к полному отделению истинности от существенности, а значит, истинности от ценности. Согласно традиционному подходу, существующему со времен Аристотеля и его логического анализа, чем глубже суждение проникает в сущность субъекта, определяемого предикатом, тем в большей степени оно истинно: возвращаясь к нашему примеру, суждение «Буцефал является лошадью» «более» истинно, чем суждение «Буцефал является неукротимым». Вообще говоря, из этого следует, что истинности отличаются друг от друга по степени важности и ценности: выражая сущность вещей (а то и всего мира!), мы получаем доступ к тому, что действительно имеет ценность,