Витенька - [2]

3

Борис занес Катины вещи домой и сразу же, не раздеваясь, побежал дальше. Смотался на фабрику-кухню, где работала Катерина буфетчицей, откуда ушла она в декрет, достал там мандаринов, девочки из буфета насовали всяких гостинцев для Кати, записочек понаписали. Потом опять заскочил домой, потому что теща, Евдокия Яковлевна, настояла взять баночку квашеной капусты — «надо, Боря, обязательно надо капусты», — и с полной авоськой снова на Короленко.

Окно для передач было закрыто, и Борис ничего в этот день не добился. Назавтра снова пришел со своей авоськой, опять окно закрыто. Стучать не посмел, стал ходить по приемной, стены разглядывать от нечего делать, плакаты на стенках, потом натолкнулся на список рожениц. Билетики засунуты за планочки и на этих билетиках фамилии. По алфавиту, в несколько рядов. Пустых билетиков почти не попадалось, на каждом под фамилией проставлены число, пол и вес новорожденного, мальчик, девочка, мальчик, девочка. Опять загадка природы, подумал Борис, мальчиков было примерно столько же, сколько и девочек. И он уже начал было считать, чтобы точно проверить, сколько тех и сколько других, но тут после одного пустого билетика — все-таки были пустые — наткнулся на Катю. Мамушкина Е. М., и вчерашнее число, и… «мальчик». Сразу вспотел, даже шапку снял, рукавом лоб вытер. Зачем-то на часы посмотрел. Значит, вчера еще. Как же это не заглянул он в этот график?! Вчера-то? Уж и ночь прошла, и вот уж день кончается, а он, пожалуйста, живет, дышит на этом свете, орет, наверно. Три килограмма шестьсот граммов. У Лельки, кажется, три с маленьким хвостиком было, а этот вон — три шестьсот.

Борис втайне надеялся, конечно, на мальчика, да и Катя хотела сына, и вот оно, как по заказу. Молодец, Катерина. А чего тут чикаться, резинку тянуть, раз, два — и готово. В этом смысле Катя — дай бог, молодец баба. А плакала, дурочка. Чего тут плакать! У Бориса нижняя губа оттопырилась немного, от радости. Он поставил авоську на диван, расстегнул пальто и нашарил в кармане пиджака огрызок карандаша, стал писать на билетике — «Виктор…» Не дописав до конца, услышал за спиной из открывшегося окошка недовольный голос:

— Чего там безобразничаете, папаша?

Но Борис дописал до конца и только потом оглянулся. Глаза его улыбались, губа все еще топырилась.

— Вы, мамаша, поздравьте меня, — сказал Борис, — мальчик родился, Виктор, записал на билетике.

— Поздравляю, папаша, а писать не положено. Не самовольничайте.

Борис передал авоську, к своей записке прибавил несколько слов:

«Молодец, Катерина, передавай привет нашему победителю, Виктору, от отца, ну и поцелуй его. Если можешь, напиши, какой он из себя».

Нянечка унесла передачу и пропадала там целую вечность. Провалилась, что ли? Никак не мог дождаться Борис, ходил по приемной, заглядывал в окошко, голову просовывал, глядел. Дождался наконец. Про себя всячески ругался, а когда появилась, наговорил ей много приятных слов. Отойдя в сторонку, развернул бумажку, Катин ответ. Читал каждое слово по два, три раза.

«Ой, Боря, Витек вылитый ты, только совсем почти беленький, как одуванчик, кричит сильно, голова большая, а сосет хорошо».

Хорошо сосет. Это главное.

4

До самого дома на круглом лице Бориса держалась улыбка. И домой вошел улыбаясь. На вопрос Евдокии Яковлевны: «Как там Катя?» — на молчаливый вопрос дочери, отвернувшейся от учебников и уставившейся на отца, Борис ответил одним разом:

— Витек родился! Виктор!

— Сразу уж и Виктор. Может, как у людей, по деду бы назвали, Михаилом? — сказала Евдокия Яковлевна.

— Никаких дедов! Виктор, победитель! Три килограмма шестьсот грамм, богатырь. А сосет — дай бог каждому.

Обедали весело. Лелька сияла, на отца смотрела сияющими глазами, когда тот рассказывал про эти билетики, про нянечку, доставал из кармана записку от матери и читал.

— Беленький? — сияюще спрашивала Лелька.

— Ну, конечно, беленький, — отвечал отец.

— Все они беленькие, потом потемнеют, — сказала Евдокия Яковлевна.

— И не потемнеет, ни за что, бабушка, не потемнеет, — не соглашалась Лелька.

— Беленький, черненький, главное не в этом, главное — мужик придет, а то я с вами, с бабами, совсем пропаду. Мужик придет, Виктор.

Лелька нахмурилась.

— Вы теперь его будете любить, а меня перестанете.

— Чего выдумываешь?

— Я в книжке читала, это правда.

— Неправда в книжке, мы все его будем любить, и ты тоже. Разве ты не будешь любить братика?

— Буду, — шепотом ответила Лелька. — А когда он придет?

— Мама поправится — и придет.

Поменяли тарелки, Евдокия Яковлевна подала котлеты с картошкой, любимой капусты поставила. За окном показалась нетвердая фигурка дяди Коли. Хлопнула входная дверь, дядя Коля завозился в коридорчике, раздевался там и что-то напевал себе под нос, а может, беседовал сам с собой. Вошел на кухню, в руке четвертинка. Облысевшая голова плохо держалась на шее, нос тянулся книзу.

— Подгадал, ко времю пришел, — начал он крякающим, утиным голосом, — в баньку забег, пивка выпил, надо, думаю, мерзавчик захватить, забег в ларек, захватил. Ко времю, значит.

За столиком уплотнились, Борис посадил дядю Колю рядом с собой, Евдокия Яковлевна рюмки поставила, себе тоже. У дяди Коли рука нетвердой была, разливать стал Борис.