Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - [84]

5 февраля. В половине одиннадцатого зашел за гостями - и в обком к Наумчику. Сидели целый час - ему явно было это очень приятно: еще бы, напротив сидел писатель с мировым именем, не зря накануне Наумчик спросил у меня по телефону: "А он пойдет?" Я ведь и привел гостей по его просьбе. Дело в том, что вечер Бородулина организовали Союз писателей, Витебское областное литературное объединение, Республиканское и областное телевидение, а не партийные и советские организации. Наумчик рассказал о городе и его культурной жизни, а о литературной с моей помощью. А потом сказал о театре имени Якуба Коласа. И тут, забыв, что присутствуем мы с Мишей Шмерлингом, и что и Василь и Рыгор по сути своей интернационалисты, да и Рем, и Слава, и Варлен, естественно, тоже - вдруг как великую новость гордо сообщил, что недавно театр возглавил "свой национальный кадр" Валерий Мазынский вместо Семена Казимировского…

Потом Василь предложил погулять по городу. Зашли в здание музыкальной школы. Поднялись по широкой лестнице, по которой он когда-то бегал. А со стороны сквера Маяковского Василь показал мне три подвальных окна мастерской, где, по его словам, занимались три студента. И у меня уже завертелись строки: "В старом здании в подвале, в полутемной мастерской, три студента рисовали, распахнув надежды дали, мирным днем перед войной". "А теперь пойдем на Красную площадь", - сказал Василь. "Куда?" - переспросил я. И он привел меня к Смоленскому базару. Показал место, где в красно-коричневом одноэтажном домике жил и рядом в лавочке покупал хлеб. В театре сидели рядом. И был один прекрасный момент, когда на сцену поднялся учитель Рыгора Константин Павлович Борозна: "Вчера, Рыгор, я проходил возле твоего дома" - и зал взорвался аплодисментами, и Рыгор побежал к учителю.

6 февраля. Рано утром пришел в гостиницу, посидели с Быковым и Дайлидой, они хлебнули водки, я - чаю. Уехали в аэропорт и там, пока Виктор стоял в очереди за билетами, уединились с Василем: снова о житье-бытье, об одиночестве, о том, что все друзья "в контрах" между собой ("Сидит у меня Гилевич - боюсь, не придет ли Бородулин", "Я с Вертинским - как бы не встретить Буравкина"…).

7 февраля. Миша Кузьмич написал рецензию на книгу Володи Попковича, отнес в редакцию, и было это давно. А сегодня пожаловался мне Володя, что ее и не собираются давать, и Кузьмич уже хочет забрать. Позвонил Скопе. Сказал от нашего с Бородулиным имени, что собираемся рекомендовать Володю в Союз, нужна пресса, и первой должна быть областная газета. Скопа всегда был человеком слова, думаю, он все сделает. А я буду уже в Минске вести переговоры о рекомендации Попковича на бюро секции поэзии.

15 февраля. Наверное, это несправедливо: утверждать, что лучшие ценители поэзии студенты-филологи. Будущие ветеринары это доказали сегодня на вечере молодых избирателей, который я провел в магазине "Знание", рассказал о белорусской литературе за последние годы. Попкович, Кляшторная, Григорьев читали стихи. Потом с Володей подписывали наши книжки.

17 февраля. Читал "Исповедь" Руссо. Надо учиться умению откровенно раскрывать душу. А это, может, еще важнее в поэзии, чем в прозе. Временами мне кажется, что все описания в стихах не достигают цели только потому, что не раскрывают душевное состояние автора. Но чтобы раскрыть, надо его иметь, жить, чувствовать и не быть душевно равнодушным холодным мастеровым, даже мастером.

18 февраля. Недавно мне показали старую, но хорошо сохранившуюся фотографию, на которой я узнал молодого Чуковского. Корней Иванович стоит над Западной Двиной и любуется простором, открывающимся с крутого берега. На обороте снимка надпись: 1913. В начале осени того года тридцатилетний писатель совершил многодневную поездку и выступал с лекциями в наиболее крупных городах. "Привет из Минска, - пишет он в письме 22 сентября. - Сижу в гостинице - слышу, как внизу в ресторане играют румыны. Но не долго мне их слушать - завтра я в Витебске, послезавтра в Смоленске, 25-го в Двинске, 26-го в Либаве, 28-го в Гомеле, 30-го в Витебске, 3-го в Бобруйске и т. д. Лекцию дописывал в поезде. Пожалейте меня - и позавидуйте: сколько я людей вижу новых, сколько сценок, образов, пейзажей и т. д.". Одна из витебских афиш тех дней известила горожан о том, что петербургский литератор К. И. Чуковский прочтет лекцию об Оскаре Уайльде. По воспоминаниям, с Корнеем Ивановичем "было удивительно интересно. Во время прогулок он рассказывал о Куокколе, о Репине и о многом другом…".

20 февраля. Крупки. С Алесем Ставером выступили 3 раза и больше нечего было делать. Уехали, и я хотел попасть-успеть в Союз на секцию поэзии. Примчался - а секцию отменили: умер Юрка Гаврук.

Возле Союза встретил Валю Тараса. И через минуту - Быкова. Он сразу как-то странно сказал, что мы должны проводить Тараса, а потом пойти вдвоем поговорить. На углу в магазине выпили по яблочному соку и попрощались с Валькой. Зашли с Василем в сквер. "Ты ничего не знаешь?" - начал он с вопроса. "Нет… Что-нибудь случилось?" - "Ну да, ты же далеко. А Тарас тебе ничего не рассказывал?" - "Нет". И Быков стал вводить меня в курс истории, связанной с выставкой Михаила Савицкого. И длился наш разговор ровно час, хотя это был не разговор, а монолог. Василь рассказал, как неожиданно эта выставка бросила тень на него, написавшего две статьи в "ЛіМ" и "Известия". На выставке среди других работ есть и такая - "Летний театр": человек с ярко выраженной еврейской внешностью, а чтобы сомнений не было – на груди звезда Давида, подобострастно улыбается на фоне трупов. А напротив немец - и создается впечатление, что он помогает немцу, и хочешь - не хочешь, сделаешь вывод, что еврей помогает фашисту, что между ними есть какая-то связь. Быков сказал, что советовал Савицкому не вывешивать эту картину, и все же он ее вывесил. И хоть Василь в своих статьях ее не упоминает, но хваля всю серию "Цифры на сердце", волей-неволей хвалил и эту работу. И когда открылась выставка, народ повалил валом. "Летний театр" вызвал недоумение, а затем и возмущение. И никто уже не думал о Савицком, никому до него не было дела. А вот Быков - как он мог хвалить? Посыпались звонки, письма. Быкову написал Заборов. Быков не ответил. "Говорю тебе, как на духу: я предупреждал Савицкого, но я не ожидал той реакции, которую вызвала картина. Не сплю, по три-четыре раза делаю по ночам ингаляцию от своей астмы. И все это говорю тебе, чтобы оправдаться перед тобой, чтоб ты обо мне, как другие, не думал. Это для меня очень важно. Сходи сам на выставку и посмотри".