Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - [27]
2 августа. Лето в разгаре. И мы с Лёней Шухманом решили съездить из Наровли в Киев… Наши пути разошлись сразу на киевской пристани. Я поднялся на Боричев-ток и пошел к тете Мэре - старшей маминой сестре. В маленькой комнатке доживают они с дядей Симхой свой век. И хоть симха - это по еврейски - радость, веселье, не сложилась радостно их жизнь. В самом конце войны под Берлином погиб сын, мой двоюродный брат Сёма… Мы рассматривали старые желтые фотографии. А тетя и дядя вспоминали и плакали… Меня приняли как сына. Для Мэры я был им уже с давней поры, когда и Симха и Сёма были на фронте, а она голодала в Андижане. И тогда мама поехала и привезла ее к нам в Риштан, в нашу однокомнатную глиняную хатку-кибитку. И там мы жили вместе да еще прибавился Даня Городецкий - сын дяди Пети, Даня был старше меня, и совсем через небольшой срок он сбежал на фронт и стал сыном полка… А с тетей Мэрой и тогда в Узбекистане я вел себя по-сыновьи ласково, и вместе с мамой мы выходили ее, хотя и самим было не сладко…
С утра я прошелся по Киеву: Крещатик, Панорама, памятник Шевченко. А днем пришел повидаться дядя Сёма - Семен Михайлович Бугачевский, наша именитая московская родня, основатель цыганского театра "Ромэн", композитор и дирижер… И увел меня…
3 августа. Он меня не просто увел, а утащил в свой театр, который приехал на гастроли в Киев. Все ведущие актеры жили в гостинице. И перед спектаклем у меня произошла удивительная встреча. Дядя Сёма привел меня в какой-то шикарный гостиничный номер (или он мне показался таким), где собралось несколько актеров и актрис. На большом диване полулежала полуобнаженная в этот жаркий день киевского лета красивая цыганка…
- Кого я к вам привел! - закричал дядя прямо с порога.
- Кого же? - спросила в тон ему цыганка.
- Во-первых, Ляля, это молодой поэт. А во-вторых, мой племянник.
- Я его не знаю, но уже люблю, - полупропела Ляля, - люблю как племянника дяди, которого тоже люблю уже много лет, - закокетничала цыганка…
Ляля Черная - а это была она - усадила меня, робкого, смущающегося, рядом на диван. Дядя тут же предложил, чтобы я что-нибудь прочел. А для меня именно это было освобождением от пут, свобода. И я тут же стал читать cтихи - любовную лирику. Читал вдохновенно, с волнением, которое не проходило весь вечер. Ляля Черная продолжала полулежать, прикрывая крылатыми ресницами глаза. Кто-то, кажется, это был молодой режиссер, а может и артист, стал мне подыгрывать на гитаре. Потом подпели другие, запела и Ляля Черная, вступив как раз в паузе между стихами. Дядя Сёма сказал, что у меня есть хорошие стихи о художнике Левитане, которые даже Константин Симонов хвалил… Я прочел… И тут Ляля Черная вдруг заплакала. И сквозь слезы она говорила, как близок ее трагической цыганской душе трагизм еврейского народа…
"Сегодня у нас концерт" назывался спектакль, на котором я вчера был после этой встречи. И в нем целое отделение звучали песни, которые пела великолепная, непревзойденная Ляля Черная…
1 сентября. Вчера я снова его встретил и отвернулся… Я первый год работал в школе. И был там единственным евреем, белой вороной, которую ученики сразу полюбили, а учителя относились уважительно. Не помню уже, да и не знаю, к кому и зачем пришел в учительскую тот человек. Но завидев меня, он вдруг ни с того ни с сего, словно пощечину бросил свое злобное "жид". И в ответ получил мою пощечину. И повторил. И повторился ответ… Все - и молодые, и старые учителя - с ужасом смотрели на нас. Но и потом еще несколько раз при наших новых встречах с тем человеком в учительской, куда он приходил что-то там проверять - звучали пощечины - словесная и настоящая, казалось, это стало какой-то дикой игрой, в которой обе стороны просто не могли остановиться… Он явно знал, кто я такой: учитель, поэт. А я о нем ни у кого не спрашивал. Пришел что-то проверить, огнетушители, что ли, ну и пусть проверяет… Молодые учительницы говорили, чтобы я пожаловался в сельсовет, или участковому, который часто приходил в школу. Но я считал, что мне ничего не надо делать… Будем обмениваться пощечинами…
Однажды летом я шел в поле, рядом с железнодорожной насыпью. Сбавляя скорость, приближался к станции товарняк. На пустой площадке стоял тот человек. Я даже не увидел его, а только услышал громкое "жид". Это он вдруг закричал, когда состав поравнялся со мной, а товарная площадка оказалась почти рядом. В открытое поле, в необъятное пространство полетело: "Жид! Жид! Жид!.." Но мне, только начинавшему свою трудовую дорогу, послышалось светлое: "Жив! Жив! Жив!.." И хотя жив был и он, жив был и я. И оба мы продолжали существовать на земле…
21 сентября. Встреча на фабрике "ЗИ" - стихи.
22 сентября. Городской Дом культуры - стихи.
27 сентября. 6-я школа - стихи. Рассказ о литобъединении.
4 октября. Купил книгу Владимира Короткевича "Матчына душа": какие стихи! - история, литература, язык… Послал телеграмму-поздравление: "Нават сто паэтаў у складчыну не напішуць "Душу матчыну"… Вот он уже с первой книжкой… А мне она только обещана…
29 октября. Стоял возле военкомата у бюста генералиссимуса Суворова, о котором вспомнил в стихотворении "Военкомат": "Стоит у входа бронзовый Суворов. Призывники отправки ждут в саду…". Теплый вечер. В саду-сквере уже облетела листва, и, конечно, никаких призывников рядом не было. И не они, а я ждал Эм… Ее окно добрым светлячком поглядывало на меня, хотя правильней сказать, я поглядывал на окно третьего этажа: когда же она в нем мелькнет и, махнув мне рукой, спустится с небес ко мне. Эм, как всегда, опаздывала на свидание. Из военкоматского репродуктора на весь сквер гремел чей-то голос, чья-то очередная речь. Я, конечно, ее не слушал, думая о чем-то своем… И вдруг до меня долетела фраза, в которой отчетливо, с каким-то озлоблением прозвучало: "Пастернак" и затем - "свинья"…
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.