Витающие в облаках - [84]

— Если вы параноик, это еще не значит, что за вами не охотятся? — догадалась она.

— Именно! — ухмыльнулся он.

Шейлу Оззер, измазанную овсянкой и жевкой из хлебных сухариков — и, вероятно, прячущую младенца где-то на теле, — впечатлили способности гейши, открывшиеся у профессора Кузенса. Она пожаловалась, что Роджер не опознает чайник, даже если таковой свалится ему на голову (весьма привлекательная перспектива). Кажется, она пребывала в блаженном неведении относительно того, что ее муж собирается подселить свою беременную (или уже не беременную) любовницу к ней в барнхилльскую виллу из песчаника.

— А Кары нет? — спросила я. — И Оливии тоже?

Некому забрать у меня Протея (сейчас уложенного на кровать в свободной спальне, где некогда почивали Фердинанд и Джанет). Джанет мирно спала под кухонным столом на первом этаже, но что же с Фердинандом, где он?

— Он пошел гулять с собакой, — сказала Филиппа. Герцог вопросительно взглянул на нее; она в ответ нахмурилась. — Не с этой собакой, понятно, поскольку эта собака находится здесь, а мы не имеем права игнорировать свидетельства наших органов чувств, ибо тогда войдем на территорию казуистики и неестественного сомнения, которое тоже хорошо, но лишь на своем месте. Конечно, кое-кто возразит, что истина фактических заявлений может быть установлена индуктивно из частного опыта. Может ли восприятие дать нам сведения о мире, который не зависит от нашего мышления? Познаваем ли вообще такой мир? Тождественно ли «быть» и «быть воспринимаемым»? Является ли собака лишь суммой чувственных данных — запаха собаки, звука собаки, ощущения собаки, вкуса собаки и так далее?

Филиппа запнулась и, наткнувшись на пристальный взгляд Герцога, неловко сказала:

— С другой собакой. Фердинанд пошел гулять с другой собакой.

— Вкуса собаки? — непонимающе повторила миссис Макбет.

Кухня Маккью была полна двух вещей, которых Андреа боялась больше всего на свете, — еды и стариков. Поэтому Андреа бледнела и ерзала. Она пожаловалась, что Шерон отвела ее на сегодняшнее собрание под конвоем, предварительно зачитав ей свод этических правил, регулирующий поедание яиц из общего холодильника. Андреа заявила, что и пальцем не трогала это яйцо, отчетливо помеченное «Ш».

— Совсем как Шалтай-Болтай, — мрачно сказала она. На ней было платье и фартук с рюшечками — этот наряд вполне уместно смотрелся бы в викторианской детской.

— А я думала, что собственность — это воровство, — обратилась я к Шерон.

— Собственность — это собственность, — сердито ответила она.

— Что это значит? — Меня разозлила тавтологичная сентенция типа «я — это я», «дверь — это дверь», «кошка — это кошка».

— «Бревно бревном останется», — процитировала миссис Макбет.

— Это что, игра? — обрадовался профессор.

Миссис Маккью намазывала маслом ломоть селькиркского бэннока. Миссис Маккью и миссис Макбет все утро пекли, но первым делом хорошенько отскребли всю кухню от поколений живущих там микробов (о чем миссис Маккью громко сообщила мне на ухо).

— Бэннок? — предложила миссис Маккью, пуская блюдо по кругу.

— Я думала, это битва такая была, — сказала Андреа, хмурясь при виде подсунутой ей под нос огромной массы калорий.

— Я и сама страсть какая охотница до масенького кусочечка бэннока, — кокетливо сказала миссис Макбет в пространство. Она была вся обмотана большим фартуком и слегка припорошена мукой.

— О, и я тоже, — с жаром отозвался профессор Кузенс. — Я просто счастлив, когда передо мной стол ломится от вкуснейших яств, приготовленных заботливыми ловкими руками представительниц прекрасного пола.

— Что-что? — ядовито вонзилась в него Шерон. Ее лицо некрасиво исказилось наигранным недоверием.

— Я сказал… — любезно начал профессор Кузенс.

— Я слышала, что вы сказали, — грубо оборвала его Шерон. — Я просто не могу в это поверить.

— Тебя, случайно, не ждут где-нибудь на баррикадах? — спросила я.

— Борьба за дело феминизма и за дело социализма — едины! — провозгласила Шерон и незаметно для себя съела кусок ирландского чайного кекса, который миссис Маккью только что намазала маслом. Между передними зубами у Шерон застряла изюмина, что выглядело очень некрасиво, но я решила ей об этом не говорить.

Андреа, очень бледная, деликатно грызла треугольник «пограничного пирога», а миссис Макбет тем временем настойчиво подсовывала ей овсяную полоску.

— Я люблю печь, — сказала миссис Макбет. — У меня, как говорится, рука набита на выпечку.

Она посмотрела вниз, на свою миниатюрную ручку, но потом вдруг сконфузилась и заковыляла прочь, на ходу ласково потрепав Андреа по плечу. Андреа слегка вздрогнула.

— Это не заразно, — уверила ее я. — Старость не проказа, не передается через прикосновение.

— Она ужасно маленькая, — шепнула мне Андреа, кивнув на удаляющуюся спину миссис Макбет. — Она всегда была такая? Или мы тоже такими станем?

— Что такое? — осведомилась миссис Маккью. — Шептаться, знаете ли, невежливо.

— Я сказала, что она кажется очень маленькой, — погромче повторила Андреа.

— Кто? Кто кажется очень маленькой? — переспросила Филиппа.

— Эта… маленькая женщина, — беспомощно ответила Андреа, поскольку миссис Макбет к этому времени скрылась из виду.