Висконти: обнаженная жизнь - [81]

Главное — это сознание свободы, в самые первые полчаса пути. Мы подходим к кресту.

Я прощальным жестом салютую Верреккье, где прожил две недели или чуть больше. Сонная деревня окутана легким туманом; говорят, что над входом в Каппадокийскую долину вечно бдит широко раскрытый глаз. В глубине, у дороги, дом синьоры Паолины; там осталась Уберта. Выше — гумно, и зеленые луга, и камни мостовой — их тоже видно в вышине, и они сияют. Для меня наступает пора свободы и действий — и нет никакой печали по поводу расставания <с прошлым>, а только живейшая и юношеская радость. Сожалею лить об Уберте, о том, что не смог остаться с ней подольше. […] Я лихорадочно собираюсь в путь — такого я не испытывал давным-давно, а все остальное неважно. Массимо подошел к двери и так и стоял там, наблюдая мои сборы. Я так хорошо знаю те страхи, которые в этот миг могли его одолевать… Потом он сказал: «Bon voyage».

Вместе с ними отправились трое англичан и четверо американцев, бежавшие из плена и нашедшие укрытие в Верреккье; они тоже хотели пройти через немецкие позиции и присоединиться к союзникам. Ежедневно по многу часов пробираются по крутым горным тропинкам, «на перекрестках которых то и дело вырастают кресты»; их путь лежит через буковые и кленовые рощи, которые кажутся «громадными желтыми и красными пятнами на склонах гор», они шагают по «долинам, усеянным белыми и серыми камнями» и по «бескрайним пастбищам, зеленым, как вода, и окутанным серо-голубой дымкой…» В этом мире безмолвия, который, «кажется, веками не тревожили ни люди, ни животные», в этом «свободном пейзаже», «продуваемом живым и сверкающим ветром», «некоторые вещи, — пишет Висконти, — да вместе с ними и те чувства, что движут нами и вселяют ощущение счастья, обнаруживают свои истинные размеры: микроскопические».

На привалах они иногда встречают других бегущих от фашизма, что, впрочем, не очень-то защищает их от насмешек Висконти, безжалостного к своим излюбленным мишеням — аристократам (и подлинным, и мнимым) и гомосексуалистам (и стыдливым, и кичливым) — этим двум ипостасям его собственной натуры. Так, он мгновенно разоблачил одну парочку: врача и «некоего маркиза Триомфи», застрявших в деревне «карбонариев»; «маркиз сей, — замечает Висконти, — не могу удержаться, чтобы не назвать его в стиле Стендаля маркизом дель Фаджио (маркиз букового дерева) — объявил нам о падении Венафро и Изернии — впрочем, я в это не поверил. Когда они уходят, маркиз, с его рыжей бороденкой и постоянной подчеркнуто подавленной миной на лице, уже несколько стесняет наше добродушное настроение. Он с крайне самодовольным видом так и сыплет глупостями, а у доктора вид „юной барышни в цвету“, которого не скрыть под роскошной черной бородой».

Сначала эти десять мужчин продвигаются вперед без происшествий — через горы, по той же дороге, по которой перебрасываются немецкие части, которым приказано охранять Кассино. Эту дорогу, кишащую немцами, необходимо пройти, чтобы добраться до союзнических войск. Марио Кьяри вспоминает, как однажды, в ту самую минуту, когда они спускались по склону к тропинке, вдруг появилась группа немецких солдат: «Один из них обернулся и, несомненно, заметил бы нас, если бы в это самое время мимо не проходил крестьянин с телегой сена; мы успели за ней спрятаться». Они еще несколько раз попытались пройти по этой тропе, но никому это не удалось.

Постепенно походные условия становятся все суровей: холод, вши, усталость, нехватка продуктов. Каждый вечер им приходится наудачу искать убежище на заброшенных фермах; крестьяне иногда привечают их, а иногда устраивают за ними охоту. Наконец американцы совершенно выбиваются из сил, и отряд решает уйти из долины обратно в горы.

Как-то раз вечером Лукино сказал Марио Кьяри: «Я бы все отдал за горячую ванну и ночь в постели!» «Тогда, — расскажет потом Кьяри, — я спустился в деревушку один. Комендантский час уже наступил, и на улицах не было ни души. Я постучал в дом священника: в маленьких деревнях духовная особа служит и чем-то вроде справочного бюро. Мне отворил самый заурядный ризничий, полумертвый от страха, и я попросил его разбудить священника: это был служитель почтенных лет, тоже очень обыкновенного вида, но оказавшийся очень приветливым. „Я сопровождаю в поездке одно весьма значительное лицо, и этот человек очень устал, — сказал я ему, — прежде чем вновь пуститься в дорогу, он хотел бы принять горячую ванну и лечь в постель, однако я не могу открыть вам, кто он такой. К слову, ни вы, ни ризничий не должны видеть его лица“. Так Лукино принял свою горячую ванну. Потом мы жадно умяли целую курицу и легли спать в постели священника».

Это была забавная интермедия в путешествии, которое было совсем невеселым: они только и делали, что искали укрытие для англичан и американцев, а кроме того — одежду и еду, а иногда еще и лечили их. К концу ноября они были так измотаны, что о дальнейшем продвижении пришлось забыть. Ожидание в деревне Сеттефрати казалось бесконечным и растянулось на целый месяц. Висконти и Кьяри нашли приют в доме сельского врача, американцы и англичане, соблюдая осторожность, вынуждены были укрываться за пределами деревни — в ригах, пастушьих хижинах, пещерах. В дневниковых записях Висконти звучат нотки сомнения в конечном исходе путешествия.