Вишенка на торте - [4]

— Обалдеть, — выдохнули мы все хором.

— Ой-ой-ой! — проговорил папа.

— В чем дело, дорогой? — спросила мама.

Папа вздохнул, не выпуская трубку из зубов.

— Да я вот боюсь, не вступил ли наш Жан А. в подростковый возраст, дорогая.

Девчонки

— Ну молодец, — сказал я. — Так по-тупому испортить праздник.

Мы с Жаном А. лежали в темноте на двухъярусной кровати, и я слышал, как он вертится с боку на бок у меня над головой. Я так мощно накачал живот газировкой, что тоже никак не мог уснуть.

— Папа в кои-то веки пришел домой специально, чтобы…

— А я что, по-твоему, виноват, что у меня в латинской группе одни девчонки? — взорвался Жан А.

Обычно в дни чемпионата он прячет под подушкой маленький транзистор (чтобы папа и мама не услышали), и мы засыпаем под голос комментатора. Но сегодня у нас обоих было слишком тяжело на душе, чтобы интересоваться результатами футбольного матча.

— В следующий раз будешь думать, прежде чем приниматься учить мертвые языки.

— Нуллюс несчастный! — воскликнул Жан А.

— Сам ты нуллюс! — дал я отпор.

— Как будто ты знаешь, что это означает! Это же на латыни, ты, чурбан!

В этом весь он — мой брат Жан А. Даже когда злится, все равно обзывается на мертвом языке, просто чтобы это прозвучало красиво.

— Может, мне забраться наверх и поучить тебя французскому? — спросил я.

— Давай попробуй!

В ту же секунду стена содрогнулась от ударов. Это Жан В. и Жан Г. дрались у себя в комнате — как и всегда по вечерам. Обычно все начинается с боя подушками, но очень скоро дело принимает серьезный оборот, и оба пытаются наступить друг другу на лицо грязными ногами.

— Вот чурбаны эти средние! — вздохнул Жан А.

— Ты это уже говорил.

— Если я вмешаюсь, начнется настоящая бойня.

— Ты прав, — сказал я. — Нельзя, чтобы они полезли к нам, а то прольется кровь.

Мы немного полежали в темноте, прислушиваясь к их возне, пока наконец снова не настала тишина. Нам обоим не хотелось шевелиться. Мы с Жаном А. уже целую вечность не играли в сражение ногами. Что это с нами такое? Неужели мы выросли, сами того не заметив?

— А хуже всего то, — вдруг снова заговорил Жан А. через минуту, — что все они хотят сидеть рядом со мной.

— Девчонки из твоего класса? Врешь!

— Если бы, — снова вздохнул он. — Целый час рядом с девчонкой, которая ничего не смыслит в склонениях! Врагу не пожелаешь.

— Сочувствую, — сказал я. — И какая она?

— Кто — какая?

— Ну, эта, твоя соседка на латыни.

— Как будто я на нее смотрел! — усмехнулся Жан А. — Не забывай, я в восьмом классе, и у меня есть дела поважнее, чем таращиться на девчонку с кудрявыми волосами и ямочками на щеках!

Я закрыл глаза и попытался представить, как выглядит эта девчонка, но не мог вообразить ничего, кроме самого Жана А., который сидел за партой прямой как палка и с красными, как у Бэтмена, ушами.

— Красивее, чем Полина?

Жан А. там наверху чуть не задохнулся от возмущения.

— Чем кто?

— Сам знаешь — Полина, твоя давняя любовь.

В прошлом году Жан А. сходил на свою первую вечеринку, на которой были и ребята, и девчонки, и жестоко влюбился в сестру своего лучшего друга Дылды — Полину. Он бы, конечно, предпочел сходить к зубному и вырвать зуб мудрости, чем признаться в этом, но все видели сердце с их инициалами, которое он вырезал на дереве на холме.

Кончилось это плохо: в один прекрасный день во время драки с Касторами Жан А. выстрелил в ногу Полине из картофельной винтовки. Конечно, он не знал, что попадет именно в нее, но Полина все равно смертельно обиделась. С тех пор она с ним не разговаривала, и, когда они встречались у журнального ларька, чтобы купить свежий выпуск «Тинтина», оба молчали.

Бедняга Жан А.! Влюбиться — это само по себе ужасно, а если объект твоей любви еще и устраивает такую трагедию из-за какой-то там картофельной пули в ноге, тут уж и в самом деле есть из-за чего озвереть.

— Моя любовь? — проскрипел Жан А. — Чтобы я — и влюбился?! Да я уж лучше нырну в аквариум с пираньями!

— В этом ты прав, — поддержал я брата. — Зачем они вообще нужны, эти девчонки?

— И знаешь что? — не унимался Жан А., злобно хихикая. — Если они считают, что у меня можно списывать на контрольных только потому, что у них есть ямочки на щеках…

— Что, правда? У них у всех есть ямочки?

— Да нет же, чурбан! Я говорю про Изабель — ту девчонку, которая сидит со мной на латыни.

— А, про ту страхолюдину!

В темноте надо мной возникла голова Жана А. — перевернутая, как у летучей мыши.

— Про какую еще страхолюдину?! Хочешь, чтобы я слез и дал тебе в глаз?

— Откуда же ты знаешь, что она не страхолюдина? Ты ведь на нее не смотрел!

Он на секунду задумался.

— Ну, она не безобразна, если говорить научным языком. Но это не означает, что я считаю ее хорошенькой, не путай понятия! По-моему, даже микроскопическому шестиклашке вроде тебя это должно быть ясно, а?

Он удовлетворенно хохотнул и хлопнулся обратно на подушку.

— Очень мне надо во всем этом разбираться, — проговорил я. — Это не я впал в подростковость, и не у меня голос скрипит как у испорченного патефона.

— Хочешь, чтобы я тебе сунул в лицо грязные ноги?

— Только попробуй.

Ни он, ни я не сдвинулись с места. Было поздно, почти полночь. В темноте фосфоресцирующий циферблат моих часов светился, как идеальная маленькая галактика.