Вирьяму - [8]

— Не слишком ты устал, хозяин? — спросил молодого человека боец, замыкавший цепочку.

— Меня зовут Агостиньо, — раздраженно ответил тот.

— А меня, хозяин Агостиньо, зовут Луис. Впереди тебя идет Эдуардо, перед ним — Энрике, а самый первый — командир. Его зовут…

— Хватит, Луис, — приказал командир.

— Не могу я молчать, командир, в такую темень. Человеческий голос ночью — вроде как солнечный луч…

Они спускались, скользя по склону, в русло ручья. Энрике оступился и упал. Эдуардо на ощупь отыскал его и помог подняться. Вдвоем они подхватили Агостиньо и довели его до противоположного берега.

Заквакала громадная, судя по звуку, жаба. Потом две. Потом тысяча. На юге ударила молния, рассыпав сноп искр. И снова, вместе с монотонным шумом дождя, возвратилась тишина.

— В следующей деревне сделаем привал, — объявил командир.

23 час. 35 мин.

Кабаланго поднялся не зажигая света. Над потолком из старых циновок возились крысы. Он порылся в чемодане и достал электрический фонарик. С самого его приезда шел дождь. А дождь всегда его успокаивал. Только дождь, казалось ему, легко может смыть следы белого пришельца и возродить подлинное лицо Африки, таинственное, волнующее, — Африки, где сосуществуют души людей, животных и растений. Пискнула, забилась наверху крыса. И весь потолок заходил ходуном. Давно уже Кабаланго не был в таком согласии с самим собою. Глубокий покой, ощутимый столь же явственно, как эта наполненная влагою ночь, проникал в раскрытое окно, принося с собой приятный запах прелой листвы. Скоро в родной деревне его тело под землей медленно начнет преображаться, становиться частью этой вечно возрождающейся дикой растительности, и его неудавшаяся, иссякнувшая жизнь сольется с корнями прекрасного дерева — он уже видел себя на его верхушке последнею веткой, покачивающейся над мирской суетой. Яростный приступ кашля напомнил ему о том, что он приговорен. Он вытер кровь с губ. Потом подошел к окну и посветил фонариком туда, где видел днем привязанного к дереву альбиноса. Луч фонарика уперся в завесу дождя. «Разве я несчастнее его?»- подумал он и взял с кровати, по которой ползали тараканы, свое старое пальто.

В зале, служившем одновременно и баром, хозяйка со смехом напевала веселую песенку. Увидев его, она замолчала и, в испуге всплеснув руками, подошла к мужу. Вода ручьями стекала по стенам.

— Вы собираетесь выходить, мсье? — спросила она. — Мы потеем в этой дыре вот уж двадцать с лишним лет, но ни за что на свете носу наружу не высунули бы в такую погоду, — добавила она.

— Спокойной ночи, — пожелал Кабаланго.

От порыва ветра закачалась лампа. Робер поднял голову.

— Не возвращайтесь слишком поздно, — посоветовал он. — И будьте осторожны — наш альбинос сбежал.

Сеялся мелкий дождик. Кабаланго, прежде чем выйти, поднял воротник пальто и торопливо кинул в рот две таблетки гарденала. Скоро настанет облегчение, и ему уже не так трудно будет выносить боль от лезвия, что медленно поворачивается у него меж ребрами, там — в легких.

Хозяйка, хлопнув в ладоши, крикнула: «Оле!» — и ее радостный возглас долго еще преследовал Кабаланго в ночи, непроглядной, как черная тушь.

23 час. 42 мин., в 85 км от Вирьяму.

— Заночуем здесь.

Молния на несколько мгновений осветила печальную, покинутую деревушку. Похожую на кладбище. Они вошли в просторную продолговатую комнату, где валялись сломанные скамьи. Командир и Агостиньо остались в доме, а остальные тотчас принялись за дело. Энрике вскоре вернулся со снопом соломы и бросил ее на землю, а Эдуардо своим мачете принялся рубить деревянную доску. Луис достал из пластикового мешочка коробок и чиркнул спичкой. Густой дым повалил от кучки соломы и тотчас рассеялся, прорезанный длинным языком жаркого, алчного пламени. Наконец они смогли оглядеться. Классная комната. На обрушившейся до половины стене еще висел кусок черной доски.

— В самое время разожгли костер. А то, боюсь, батареи в моем фонарике сели, — сказал командир.

Энрике и Эдуардо положили винтовки на землю и опустились на корточки у огня.

— Мне привязать хозяина Агостиньо, командир? — спросил Луис.

Командир, взглянув на молодого человека, кивком головы предложил ему подойти к огню.

— Нет нужды, Луис. Он никуда не может уйти. Мы и сами-то, по-моему, немного заблудились. Самое лучшее теперь — попробовать добраться к своим через Вирьяму.

Луис разделся и принялся похлопывать себя по груди, чтобы разогнать кровь. Агостиньо робко подошел к огню и опустился на корточки рядом с остальными.

Эдуардо пододвинул ему кирпич, в то время как командир достал из-под рубашки толстую лепешку из просяной муки. Она пахла потом.

— Я не голоден, — сказал Агостиньо.

Командир разломил лепешку пополам, затем одну половину разделил на четыре части, а другую положил к огню.

Они уже принялись было за еду, как вдруг Агостиньо дрожащим голосом спросил командира:

— А что вы собираетесь делать со мной?

От страха ли, от холода у него стучали зубы. Командир посмотрел на своих товарищей. Он уже два дня ждал этого вопроса и все же почувствовал себя неловко. Убивать ему приходилось. Но только в бою. То были враги. Португальские солдаты. А этот хрупкий юноша в очках с толстыми стеклами, похожими на иллюминаторы…