Вирьяму - [35]

— Брат мой, я что-то проголодался, — сказал альбинос.

Кабаланго вдруг стало жаль его. Пытаясь заглушить это чувство, он принялся осторожно вытаскивать ногу из земли. Казалось, домик схватился крепко. Но тут собака лапой раздавила его. И Кабаланго терпеливо начал все сначала. Будь он благоразумнее, не стал бы небось связывать свою судьбу с придурковатым альбиносом, а вернулся бы в Вирьяму, договорился бы с португальскими завоевателями и добрался до своей деревни. Но он тотчас осознал всю нелепость подобного благоразумия, поскольку не было никакой уверенности в том, что автобус придет вовремя. Да еще отчего-то вдруг затихла исподволь снедавшая его болезнь, отчего-то исчезла постоянная боль… К тому же Кабаланго вспомнил, что привела его к этому затравленному человеку память о дорогом голосе, связанном с чудесной сказкой. Спасать! Сама жизнь — вся пронесшаяся под враждебным небом жизнь «невезучего парня»- подвела его теперь к этому заветному слову, которому его слабые руки, отягощенные бременем несбывшейся мечты, пытались придать реальный смысл, чтобы в нем оживить волшебный голос, который, казалось Кабаланго, он явственно услышит лишь там, где голос этот когда-то звучал в устах его матери… Стремясь утешиться, он стал думать, что спасать — значит не столько тянуть человека к себе, сколько приближаться самому… Не столько одаривать, сколько делить… Все было бы так просто, да, совсем просто, если бы Кабаланго не был способен на жалость, если бы рядом с ним никто не ждал ответа на заданный вопрос. Возможно, есть еще время убежать подальше от этой могилы, которая обвиняет и его… Альбинос снова зевнул и с удовольствием потянулся. Кабаланго поднял голову и посмотрел на его мощную, морщинистую, словно у старой черепахи, шею, на грудь, в которой текла здоровая кровь, на помаргивающие глаза, и, как все одиночки, добивающиеся в мечтах того, в чем им отказывают люди, сказал в знак примирения, что, будь он господом богом, он так перестроил бы мир, чтобы все были счастливы или несчастливы вместе. Уже заканчивая фразу, он почувствовал на языке вкус свежей крови. И сплюнул на свой осевший земляной домик.

— Попали мы с тобой на крючок, да?

Кабаланго засыпал пятнышко крови землей и подправил стены домика.

— Все люди на крючке, брат мой, — поднявшись, ответил он. — Знаешь, а ты, наверно, прав, бежать ни к чему, — продолжал Кабаланго, прислонившись к дереву. — И помешали бы нам не люди. А сама земля… Теперь, после всего, что со мной произошло, и зная, что меня ждет, я хотел бы быстро и верно отыскать в себе те качества, которые позволяют человеку двигаться по прямой, а не следовать дурацкой форме глобуса.

Альбинос в свою очередь встал и запустил пальцы в густую шевелюру. Неподвижное солнце наполняло песней листву.

— Это тебя моя вчерашняя сказка так настроила, брат мой? — спросил Кондело.

— Да, в какой-то мере. Уж очень невеселая вышла история про парня, который все возвращается невольно к тому месту, откуда начал путь. Ведь это история о жителях большого европейского города, где я лишился всех своих иллюзий. Как сейчас помню их шарканье, толкотню, яростные крики рабочего люда, стоны, рождающиеся каждый вечер и каждое утро. Мир — круглый как шар, без углов, и люди — даже внутри все круглые. Да и я, наверно, тоже стал круглым… Раньше я любил писать и верил в то, о чем писал. Но когда подкралась болезнь и мне начали возвращать рукописи, я почувствовал: царство мое пусто и печально.

— Какое царство, брат мой?

— Такое же, какое хочешь построить ты со своей мамой. Только я свое царство хотел построить тут, на земле, и сам собирался в нем царствовать.

— Значит, ты очень несчастлив, брат мой?

— Сколько же шагов нужно сделать, чтобы обойти вокруг себя? — прошептал Кабаланго, будто и не слышал альбиноса.

— Когда я буду там, рядом с нашей мамой, я попрошу ее построить тебе прекрасную типографию. И ты напечатаешь все что захочешь. А если тебя не будут читать, я сяду на облако, возьму кусочек мела и по всему небу напишу твои стихи. И тогда волей-неволей им придется читать их, брат мой.

Волна безумной жалости и нежности вновь затопила Кабаланго. Слезы подступили к горлу, и ему захотелось вложить в руки альбиноса все ключи от земли и небес.

13 час. 20 мин.

— Папа, по-моему, рядом с нами пытают людей.

— Раби, порой бывает нужно запретить себе видеть или слышать. У каждого свои проблемы. Я говорил утром с португальским офицером о том, что у тебя боли. И он пообещал увезти тебя, как только…

— Папа, прошу тебя, посмотри, что делается у соседей.

Вместо ответа капитан Давид кинул в рот две таблетки снотворного.

— Мне необходимо поспать, хоть немного. Устал я, девочка. От всего устал. Не будь тебя, твоего брата, мамы, я бы…

Он замолчал — в глазах его стояли слезы.

— Если верить аннотации, самое большее через полчаса я засну крепким сном и просплю до завтра. Не смейте никуда выходить. Если нужно, закройте глаза и заткните уши. Похитили сына португальского офицера, и он приехал сюда его искать.

— Ой, папа, эти крики отзываются у меня в животе.

— Прими и ты таблетку. Тебе тоже нужно отдохнуть.