Вирус бессмертия - [109]

«Скорее всего, шпионка, – безразлично подумал Богдан. – Процентов десять всей дезинформации из немецкого посольства НКВД наверняка получает через нее».

Женщина принялась смахивать пыль с подоконника кистью из птичьего пуха. Обычно русские ничего не делают с такой тщательностью – эта уборщица уже явно была заражена микробом немецкого аккуратизма. От скуки Богдан смотрел, как за окном на ветру дрожат заиндевевшие ветви деревьев.

«Зима, – думал он, вспоминая совсем другое время и совсем другую страну. – Опять эта бесконечная зима. Как жаль, что я не могу убраться отсюда!»

Он вспомнил жаркое солнце своей родины, куда уже нельзя было вернуться. Не потому, что она была далеко, а потому, что была давно.

* * *

2700 год до нашей эры,

Междуречье. Огражденный Урук

Энкиду проснулся от утреннего гвалта, доносившегося со стороны пестрых палаток рынка. Солнечные лучи врывались в его жилище, разгоняя по углам дремучие ночные страхи.

«Как быстро мужи забывают своих героев, – с грустью подумал он. – Три дня назад я был для них подобен Богу, два дня назад они оплакивали меня, как сына. Сегодня они торгуют, позабыв печаль. Завтра они позабудут само имя Энкиду. Ветер сорвет одежды с кумиров, и память о спутнике Гильгамеша навсегда развеется по степи».

Он повернулся на бок и посмотрел на спящую рядом Шамхат. Ее лицо сияло счастьем, волосы рассыпались по гладкому ложу. Великий Шамаш ласкал ее кожу взглядом, от чего казалось, что она светится изнутри. Энкиду провел по волосам любимой, и веки Шамхат затрепетали.

– Энкиду, – прошептала она, не открывая глаз. – С тобой мне так хорошо, словно у меня выросли крылья. Неужели теперь каждое утро ты будешь рядом?

– Да, Шамхат, – ответил самозванец, сменивший Гильгамеша на троне. – Теперь так будет до самой смерти.

– Мне страшно, Энкиду. – Шамхат открыла глаза и прижалась щекой к его плечу. – Я боюсь смерти. Я боюсь, что она разлучит нас на целую вечность.

– Но ведь у нас еще столько дней впереди! Только не называй меня Энкиду. Я теперь Гильгамеш. Помни об этом.

– Не хочу! – Шамхат упрямо надула губы. – Для меня ты всегда будешь Энкиду – дар Энки, великого Бога. Я тебе дала это имя, и я хочу… – Она мечтательно прищурила взгляд. – Я хочу, чтобы ты носил это имя вечно. И хочу, чтобы все его понимали.

– Вечного ничего не бывает, – рассмеялся новоявленный царь. – И разве может кто-нибудь не понять мое имя?

– А черноликие с гор? Как они говорят, ты слышал? Вар-вар-вар, они говорят. Ничего не понятно. Но ведь и у них есть свои боги. Значит, и на их языке должно быть имя, которое обозначает то же, что и твое. Разве нет? Я хочу, чтобы ты всегда именовал себя «Данный Богом». Даже если мы окажемся среди черноликих, даже если судьба занесет нас на север, где живут горбоносые, называй себя так. Хорошо? Тогда я никогда не потеряю тебя насовсем.

– Не знаю, как среди горбоносых, а в огражденном Уруке мне лучше именовать себя Гильгамешем.

– Это плохо, – вздохнула Шамхат. – Нельзя носить имя того, кого за дурной нрав покарали боги. Знаешь, почему ты так похож на Гильгамеша лицом? Ты – его отражение. В тебе все наоборот – правое и левое поменялись местами. Сколько в нем было злого, столько же в тебе доброго. Давай покинем Урук огражденный! Помнишь, как мы жили у пастухов?

Энкиду улыбнулся.

– Почему мужей считают умными? – шутливо спросил он. – А жен глупыми?

– Потому что мужчина может срубить себе дубину по руке и ловко управиться с ней, – насупилась Шамхат. – Вот почему! Были бы женщины чуть сильнее, никто не посмел бы назвать их глупыми.

– Не злись, любимая! – Энкиду коснулся уст Шамхат своими устами. – Но мы не можем уйти к пастухам. Мужи Урука тут же начнут делить власть, а злые языки сразу понесут весть, что я убил Гильгамеша. Мне придется всю жизнь провести в битвах. Ты этого хочешь?

– Нет. Жаль, что дубина на самом деле не прибавляет ума мужам. Разве что если ею хорошенько ударить по голове. Как бы, по-твоему, поступил Гильгамеш, если бы умер ты, а не он?

– Продолжал бы править.

– А вот и нет. Он бы испугался. Он считал тебя другом, а до того видел лишь смерть врагов. Если бы он увидел тебя мертвым, он бы испугался до холодного пота, потому что твое лицо – его отражение. Он бы сразу представил, как черви копошатся в его носу! И что бы он после этого сделал?

– Начал бы искать путь к бессмертию, – задумчиво произнес Энкиду.

– Вчера я рассказала тебе об Утнапишти и о цветке бессмертия. Эту историю многие знают. Гильгамеш ее тоже знал – это точно. Только ты, вскормленный зверем, ее не слышал.

– Неужели ты думаешь, что это правда?

– Ты хочешь уйти со мной из Урука, так, чтобы никто не заметил подвоха? Тогда нет разницы, есть правда в этой истории или нет. Гильгамеш, испугавшись смерти, поверил бы в подобное чудо и ушел бы в пустыню искать Утнапишти.

– Но…

– Уж не царский ли трон тебя держит? Если так, то я уйду в степь одна. Не хочу жить там, где меня помнят блудницей.

– Не говори так. Твои слова меня ранят. Ты же знаешь, что для меня никого на свете нет милее тебя.

– Тогда выйди к людям. Пусть твое лицо изображает смятение и страх. А когда мужи спросят, какая печаль одолевает тебя, ответь, что ты осознал неизбежность смерти. Скажи, что хочешь идти в горы Машу, искать Утнапишти – человека, пережившего потоп. Хочешь узнать у него тайну цветка вечной молодости и подарить ее людям.